III. Нежность (1/1)

Моей душе покоя нет.Весь день я жду кого-то.Без сна встречаю я рассвет -И все из-за кого-то.Со мною нет кого-то.Ах, где найти кого-то!Могу весь мир я обойти,Чтобы найти кого-то.О вы, хранящие любовьНеведомые силы,Пусть невредим вернется вновьКо мне мой кто-то милый.(Роберт Бернс)Вагон трясет, и почерк получается рваным, корявым; кончик перьевой ручки не скользит по бумаге, как должен, а выцарапывает, выпарывает на ней слова, местами излишне искусственные и витиеватые, но Стрельников все равно выбросит это письмо из окна вагона, как и множество предыдущих.Грохот колес сбивает мысли в кучу, перемешивает их, не давая выделить какой-то единой, которая объединила бы вокруг себя в систему все остальные и упорядочила. Нет, приходится писать так, наобум, что придет в голову. Это даже не письмо, скорее, дневник – так же прыгают по всему тексту всевозможные темы, которые Стрельников хочет непременно затронуть в письме, но пока это получается, мягко говоря, неудачно, они предоставлены самим себе.В конце концов Стрельников откладывает ручку и подходит к раскрытому окну вагона. Ветер взлохмачивает его русые волосы, рука самопроизвольно тянется кверху, чтобы их пригладить. Стрельников задумчив.Где-то там, вдали, за этими равнинами, по которым сейчас мчит поезд, за лесами, в сотне или тысяче километров отсюда бьется маленькое, беззащитное в своей искренности, наивности и чистоте сердце его дочери Катеньки, а он не может даже написать ей хорошее письмо.Приблизительно, скорее душой, нежели умом, Стрельников понимает, каким это письмо должно быть – в первую очередь оно должно быть буквально насквозь пропитано заботой и лаской, чтобы девочка поняла: несмотря ни на что, отец думает о ней. Отец волнуется за нее. Отец любит ее. Чтобы девочке не казалось, будто отец бросил их с мамой. Всякий раз, когда отец закрывает глаза, перед его мысленным взором всплывает удивительно четкая фигура белокурой, едва заметно улыбающейся жены и прелестное веснушчатое личико Катеньки…Да как же, как можно бросить их, таких родных сердцу, таких милых и близких даже сейчас, когда физически их разделяет половина России.И это тоже должно чувствоваться в его письме, когда Катенька возьмет лист в руки и начнет читать.Пропитано лаской. Заботой. Любовью.Стрельников повторяет это тихо и вслух еще несколько раз, словно надеясь затвердить в голове, чтобы сейчас сесть обратно за стол и написать как надо. Сразу. Без правок, без черновиков.А начнется оно ?Милая Катенька!?.Прежний Паша Антипов всегда называл дочь Катенькой.Стрельников берет ручку.?Милая Катенька!Мое милое, славное, доброе, донельзя любимое, донельзя ненаглядное существо! Как же я скучаю по тебе, как же хочу обнять тебя, прижать к себе – тебя и твою маму – и не отпускать до скончания веков, никогда больше не допускать той страшной ошибки, не разлучаться с вами…?Сейчас страшный суд на земле.Он сам недавно сказал это какому-то доктору, – Живаго, кажется, – которого на днях привели к Стрельникову. Доктор ехал в Варыкино.Варыкино!..До чего близко с Юрятиным! До чего сильно Стрельников хотел в тот момент поменяться с ним местами, чтобы хотя бы на пару минут увидеться с семьей.В общем и целом Павел Антипов не изменил свою биографию, основные события остались – и участие в революции его отца, и университет, и судьба добровольца-солдата на войне, плененного в чине прапорщика… только наличие жены и дочери он ?упустил? из виду. И теперь расплачивался за это, мучаясь по ночам кошмарами или бессонницами, а днем – все чаще всплывающими в памяти воспоминаниями о прежней жизни, спокойной, тихой жизни в семейном кругу, где все тебя любят.Время от времени Стрельников проклинал собственное упрямство, заставившее его уверовать, что тот Патуля, за которого вышла замуж Лара, на самом деле был ее не достоин, был ниже ее, беднее духовно, что в этом браке его вечный удел – расти над собой, стремиться к совершенному образу жены – извечно, неизменно. Он проклинал то странное безумие, родившееся из всепоглощающей полустрасти-полунежности к Ларе, которое в быту звалось любовью и врывалось в жизнь неожиданно, сметая все на своем пути. Под действием именно этого чувства, Патуля решился на, может быть, первый свой настоящий, решительный, самостоятельный шаг – уйти добровольцем на войну. Вспоминая сейчас этого Пашу, Стрельников все больше убеждался, что поступил в тогда, как эгоист – не более. Бросить жену, со слезами на глазах уверявшую его в своей любви и верности, бросить малютку-дочь – и ради чего? Ради того, чтобы доказать, будто он достоин их.И это должно было прозвучать в письме.Вся боль, страдание, стыд за то, что он покинул семью.Стрельников комкает очередной лист, разрывает на мелкие кусочки, бросает в окно.Нет, так неверно, неправильно. Это получится – как и раньше, как и всегда. Нужно двигаться вперед. Нельзя писать о боли и страдании.В это письмо надо вложить всю ту нежность, что он питал с самого детства к Ларисе Гишар и которую до сих пор не успел ей высказать – впервые без смущения, без комплекса неполноценности. Нежность и любовь – и только. Разве не это – главная составляющая настоящей семьи?Постепенно мысли становятся на свои места, почерк успокаивается, буквы перестают в беспорядке скакать по всему листу. Стрельников знает, что нужно написать.Он никогда не мог – и уже, судя по всему, не сможет – полюбить Лару так, как следует, как должно, как обязан человек любить женщину, которая стоит в основе его собственного мироздания, к которой в конце концов приводят все поезда, сходятся все причины и следствия. Такую женщину надо не просто любить, ее нужно боготворить, носить на руках во всех смыслах этого слова и – ни за что, никогда – не ограничивать ее свободу, не заточать в клетку. За пару секунд до смерти, возможно, приставляя холодное дуло пистолета к виску, Стрельников полюбит ее именно так, но будет поздно, в следующее мгновение он просто разлетится снежной пылью по ветру, и некому будет сказать Катеньке, как сильно отец скучает по ней.