II (1/1)

Теперь д’Артаньян в полной мере осознавал ответственность, некогда возлагаемую на де Тревиля. Что ни день, так на стол капитана королевских мушкетёров одни за другими поступали жалобы на своих подопечных, которые умудрялись встревать во всевозможные скандалы и попадать в не самые удачные передряги.Но стычки с гвардейцами и жалобы Мазарини были ничем, по сравнению с более серьёзными ситуациями, когда д’Артаньяна желала видеть сама королева. Таковых случаев было крайней мало, но их серьёзность покрывала это незначительное количество встреч. Д'Артаньяну было проще самому натравливать своих мушкетёров на гвардейцев и договариваться с кардиналом о их прощении, нежели лично выслушивать немилости самой королевы. Чтобы уладить конфликт с Мазарини?— достаточно было просто подластиться к нему. А что касается Её величества, то здесь дела обстояли куда сложнее.А потому тот день не задался с самого утра. Когда на столе капитана оказалась целая стопка жалоб, он даже не захотел притрагиваться к ней, начиная уже в голове прикидывать, чьи имена там упоминаются чаще?— королевы или кардинала. Отчётливо он предполагал упоминания лишь шестерых героев, которые заработали себе столь неприличную славу.В субботнее утро вызывать и отчитывать мушкетёров, грозясь вышвырнуть их отсюда к чёрту, стало какой-то особенной традицией. А потому в этот раз гасконец вновь вызвал новоиспечённых мушкетёров, которые, по всей видимости, прибыли в полк на прошлой неделе вместе с другими новичками (судя по явной отрешенности от мушкетёрских укладов), и отбранил их с меньшим энтузиазмом. Возможно, это только потому, что сам он вчера приложился к нескольким бутылкам дорого вина, а, возможно, ругать своих подопечных и впрямь стало скучным занятием. Хотя ругаться он умел отменно, чем д’Артаньян и прославился среди своих подопечных.Он был строг, но, тем не менее, справедлив. И ?справедлив? не как их покойный король, а действительно справедлив. Порицал за оплошности, приходил в немилость из-за неподчинения, хвалил за достоинства. Мушкетёры научились принимать его, уважать и даже любить, а д’Артаньян наслаждался своими выстроенными по струнке вояками в ответ. Были любимцы, были и ненавистные подопечные, но ко всем он относился одинаково?— по схеме, описанной ранее.Гасконец исполнил в жизнь свою мечту, он был действительно счастлив, но средь молодых мушкетёров иногда он чувствовал себя чужим. И не только из-за вполне обыденных отношений ?капитан-подчинённый?. Когда мушкетёры приглашали своего ?идейного вдохновителя? в таверну вместе с ними, чаще всего он отказывался, потому что сидеть и вливать вино в глотку молча он мог и в своей квартире. Да, он умел поддерживать непринуждённые беседы, скрашивать скучные диалоги своим искромётным юмором. Но ему становилось неимоверно грустно, когда вместо того, чтобы на историю о своих былых приключения услышать воодушевлённое ?Да, помню!?, гасконец встречался с десятками любопытных и пытливых взоров. Потому что средь этих юнцов не было тех, кого и мушкетёрами теперь-то назвать будет неправильным. Теперь д’Артаньян не мог услышать громкий и заразительный смех Портоса, после которого великан с большим энтузиазмом продолжал историю своего друга; не мог поймать колкого взгляда Атоса, который позволял себе веселиться на отрыв только с близкими друзьями; не мог выслушать нудные нотации Арамиса о вреде алкоголя, а потом неустанно благодарить его за то, что тот помог донести бездыханное тело гасконца до дома.Всё это казалось таким пустяком, но пустяком грустным. А потому после каждой подобной попойки капитан покидал таверну до неприличия трезвым и в числе самых первых. Казалось, что всё происходящее веселье было таким знакомым, но слишком отдалённым.Несмотря на появившиеся седины в висках, д’Артаньян не ощущал себя стариком. Он всё так же был полон сил и энергии, готов тот час вскочить на коня и ринуться в бой. И даже когда усталость одолевала упрямого гасконца, он предпочитал отдавать дань своей бурной молодости и наравне с молодыми мушкетёрами сражаться с неприятелями: которыми, в последнее время, стали ящики анжуйского.К полудню того же дня, когда все формальные письменности были закончены, вкусные сытности отобеденны, а полный желудок уже предвкушал не менее очаровательный ужин, в кабинет капитана, после настойчивого стука в дверь, ввалился его лакей, услужливо кланяясь.—?Если эти господа проткнули очередного гвардейца?— похоронная процессия будет проходить за их счёт! —?д’Артаньян предупредительно выставил палец и наклонил свой корпус чуть вперёд, облокотившись на стол.Слуга замер с открытым ртом и опешил. Угрозы своего хозяина паренёк, по всей видимости, принял на свой счёт, а потому в голове уже начал набрасывать возможное количество денежных расходов за оплату чужих похорон.Гасконец, не желающий более ждать, пока его лакей соберётся с мыслями, нетерпеливо ударил кулаком по столу, заставляя некоторые стопки бумаги подпрыгнуть и разлететься по деревянной поверхности.—?Господин, к Вам срочное письмо! —?воодушевлённо продекламировал неожиданный гость, чуть ли не подпрыгивая подходя к столу и услужливо распечатывая конверт. Не успел он подать письмо, как д’Артаньян поспешно рванул несчастную бумагу из рук слуги, которого данный жест немного обидел.Повертев бумагу между пальцев, гасконец глазами пробежался по красивому каллиграфическому почерку, то и дело заостряя внимание на замысловатых росчерках. На первый взгляд столь аккуратно написанное послание напоминало капитану тайное дамское письмо, написанное изящной рукой некой прелестницы. Но чем ниже опускался взгляд мужчины, тем шире округлялись его глаза, а губы кривились в широкой улыбке.Неожиданно для слуги, д’Артаньян торжественно воскликнул и засмеялся, точно ребёнок, выпросивший у родителей разрешения понаблюдать за чьей-то дуэлью. Парнишка дёрнулся назад, когда гасконец почти бегом обошёл свой стол и, подбежав ближе, крепко схватил испуганного лакея за плечи, интенсивно потряхивая его.Его по-детски счастливые глаза сияли неподдельным восторгом, а из уст то и дело вырывались радостные смешки. Парень действительно давно не видел своего хозяина в таком счастье, больше походившем на безумный припадок.—?Зови Эммануэля, увалень! —?чересчур торжественно прокричал д’Артаньян, даже не обращая внимание на вмиг погрустневшее лицо лакея за столь неприятное обращение к нему. —?Я должен срочно уехать!Когда гасконец отстранился от ничего не понимающего слуги, он нетерпеливо топнул ногой и махнул рукой, дабы растормошить недальновидного прислугу.Спустя пару секунд в комнату медленно прошествовал молодой юноша, попутно поправляя свой лазурный плащ. Одну руку возложив на серебряный эфес, юный мушкетёр прочистил горло, дабы привлечь к себе необходимое внимание.д’Артаньян, что бесхозно рылся в шкафу и выбрасывал оттуда все мешающие ему вещи, даже не обернулся на вошедшего вояку, а только небрежно качнул ему головой и продолжил свои более серьёзные дела.Другому человеку стало бы неловко, но только не этому мушкетёру, самообладание которого граничило с наглостью. В кругу друзей он прослыл как заядлый игрок в карты и опытный стратег, а потому вместо того, чтобы безуспешно попытаться достучаться до своего руководителя, он по-собственнически прошёлся внутрь кабинета и нарочито громко начал листать принесённые капитану нескончаемые листы жалобы.Это заставило отвлечься д’Артаньяна всего на пару мгновений, но он был так занят поисками и был так воодушевлён предстоящей встречей, что пропустил эту наглость мимо себя. Тогда мушкетёр удивлённо изогнул брови и недоумённо развёл руками в разные стороны. Когда он понял, что его уловки в этой ситуации оказались бессильны, он всё-таки снял пышную шляпу, приложил её к груди и, закатив глаза, как можно вежливее вопросил:—?Вы звали меня, капитан? —?как только боковым зрением он заметил, что мужчина окинул его секундным взором, мушкетёр чуть склонил голову в приветственном жесте.—?Господин Эммануэль,?— без почтения, с которым он обращался к королеве, впрочем, как и без лукавства, с которой он подходил к кардиналу, озвучил д’Артаньян и резко развернулся к своему гостю. Тон его голоса был обыденным, без какого-то малейшего намека на заинтересованность новоприбывшим мушкетёром. —?С этого дня и на последующие другие Вы назначаетесь на почётную должность капитана королевских мушкетёров! Поздравляю с этой временной и оказанной мной честью!д’Артаньян радостно развёл руки в сторону и широко улыбнулся, наблюдая за тем, как лукавая улыбка слетает с губ подопечного, а его насыщенные карие глаза едва сдержанно округляются. Тогда он ещё сам не понимал, что над ним держало бОльшую власть: возмущение или страх возложенной ответственности. К тому же, на открытом взору столе были разбросаны внушительные стопки жалоб, в которых, он был более уверен, его имя фигурировало как минимум два раза. И потому Эммануэль уже прикинул в голове возможные задания, которые будут предложены капитаном. Хотя, гасконец слишком серьёзно относился к своей должности для того, чтобы доверять решения внушительных вопросов простому мушкетёру. Но юноша, стоящий пред ним, простым капитаном не считался.—?Но, капитан… —?недоумённо озвучил молодой человек, нахмурившись. —?А если у меня не получится?Эммануэль врал, потому что просьбу д’Артаньяна, на самом деле, он считал чересчур плевой. Юноша бесспорно был уверен в своих полномочиях в данном вопросе, и гасконец это прекрасно знал (именно по этой причине он приказал позвать лакея этого человека). Мушкетёр всего лишь навсего хотел провести вечер после дежурств в таверне наряду со своими товарищами, а не за подписью каких-то бумаг, суть которых иногда не понимал сам капитан, а потому подписывал их просто бездумно.—?Я уверен, Вы справитесь,?— усмехаясь, д’Артаньян потрепал подопечного за плечо и сделал шаг назад, довольно осматривая хмурого мушкетёра и весело скалясь вызванной реакцией. —?А раз так, то, как капитан при исполнении, я поручаю Вам разобрать во-о-он те документы,?— Эммануэль в ужасе проследил за пальцем д’Артаньяна и возмущённо охнул. Не будь пред ним его непосредственный начальник, он бы непременно возмутился и выдвинул личные требования. Но оставалось только упрямо молчать и внимать указаниям мужчины.д’Артаньян знал строптивый характер этого молодого человека, а потому негодование, которое он просто в силу статуса не мог высказать своему капитану, вызывало у гасконца праведное удовольствие. Соперников он всегда выбирал себе под стать, но как же приятно порой было наблюдать за отчужденными лицами подчинённых, что не смели возразить.Но Эммануэль не был собой, если бы изящно не поднял руку и не раскрыл пальцы веером, чуть хмуря свои лохматые брови.—?Капитан, понимаете, в чем дело,?— заговорчески начал он, приблизившись к гасконцу. Тот, в свою очередь, ухмыльнулся, наконец узнавая в мушкетёре того самого Эммануэля. —?Вы прекрасно знаете, что мне можно доверить столь тяжёлую задачу, с который Вы справляетесь с наиудивительнейшей лёгкостью! Я поражен Вашим умением так искусно управлять нашими отрядами, но… я в этом деле не мастак, сами понимаете, и мне нужна какая-то гарантия вознаграждения или… позвольте, хотя бы стимул для хорошей работы…—?Вы чёрт без хвоста, мой юный друг,?— д’Артаньян оглянул кабинет, будто ища ценный предмет для вознаграждения, а после упер руки в бока и укоризненно мотнул головой. —?Если я останусь доволен, дарую Вам заслуженный выходной.—?Два,?— учтиво склонил голову, мушкетёр обаятельно улыбнулся.—?Ухмылки оставьте на ослепленных Вашей чрезмерной харизмой гризеток,?— мушкетёр перестал скалиться. —?Один выходной и вне очереди.—?Два выходных, и я могу подождать,?— продолжил торговаться юноша, встречаясь с уже недовольным взором капитана. —?Я более чем уверен, что сами бы Вы не подписали такие соглашения. Позвольте, но я уверен, что обе стороны договора должны быть довольны предложенными условиями.—?Кто Вам сказал, что мы заключаем договор? —?наигранно удивившись, воскликнул д’Артаньян. —?Я, как капитан, имею полное право распоряжаться Вашей волей. Один выходной и я закрываю глаза…Капитан прикрыл глаза ладонью, указываю юноше на стол с жалобами, с которыми он, по всей видимости, уже успел ознакомиться. Эммануэль почему-то был уверен, что гасконец блефует, и как бы часто и серьёзно д’Артаньян не приходил в немилость, мушкетёры точно знали, что капитан не бросит их в беде. Но, когда Эммануэль встретился с ненасмешливым, а грозным взглядом, он покорно вздохнул и вынужденно отсалютовал своей шляпой, нехотя складываясь в глубоком поклоне.д’Артаньян боле ничего не ответил, а только обеспечил себя всевозможными пушками и холодными оружиями, которые только можно было найти в кабинете. Слуга его суетливо носился по двору, мучая ретивого коня своего хозяина разными почестями: начиная от кормёжки яблоками и заканчивая пойкой водой из родникового колодца.Когда на дворе появился сам капитан, его встретили с неменьшим вниманием, чем коня. Статус капитана королевских мушкетёров давал в этом плане достаточно ощутимые привилегии. Вообще всё, движимое или недвижимое, живое или когда-то будучи живым, всё, что имело в себе имя ?мушкетёр? или каким-то образом относилось к нему?— непременно обкладывалось особым вниманием.О мушкетёрах, что при молодости д’Артаньяна, что при нынешнем молодом поколении навсегда сложился нерушимый стереотип?— бесстрашные воины, а также галантные кавалеры, у которых не было отбоя от всей женской половины Парижа. Насчёт второго аргумента споров никогда не велось, а все те, кто когда-то смел оспаривать первый пункт, были тут же сражены наповал теми же кавалерами. Потому и слухи о некомпетентности мушкетёров вскоре исчезли?— их стало просто некому распространять.С теми же чересчур наивными для взрослого мужчины мыслями капитан покинул королевски двор, во весь опор мчась по тесным улочкам Парижа и не заботясь о том, насколько целы остаются простые прохожие, попавшие в пик безумной радости на пути у гасконца.В груди его, за многие годы уже насчитывавшей порядка семи шрамов, разливалось приятное тепло. И то ли так грело письмо старого друга, спрятанное глубоко в кожаном камзоле, то ли предвкушение скорой встречи. Кончики его пальцев подёргивались в неконтролируемом припадке безудержного счастья, а ноги невольно каждые двадцать метров все усиленнее и усиленнее всаживали в брюхо жеребца шпоры, вынуждая того скакать быстрее.Это была какая-то по-детски наивная радость, которая, по сути, не ознаменовывалась ничем?— ни сам граф, и даже ни сам его слуга не соизволили прибыть к д’Артаньяну самостоятельно, чтобы лично пригласить капитана мушкетёров. Но гасконцу было достаточно нескольких строчек от горячо любимого старого друга, чтобы помчаться во весь опор навстречу былым воспоминаниям.С последней их встречи прошло несколько месяцев, и несмотря на то, что именно в тот вечер они дали клятвенное обещание видеться как можно чаще, пока, до сегодняшнего дня, данное обещание воплощать в реальность никто не спешил. И не потому, что друзьям было в тягость их общение и, тем более, не оттого, что они не имели на эту затею никакого желания. Напротив, вспоминая свои былые приключения и ощущая, как энергия бурной молодости ещё не до конца покинула их тела и буквально требовала позволить ей выплеснуться наружу, друзья стремились встретиться и, даже если не встревать во всякого рода в авантюры, то хотя бы просто посидеть в таверне, а на следующее болезненное утро вспоминать, где они потеряли лошадь и Атоса.Просто они выросли. И не просто стали старше, а обзавелись своими заботами. Появилось больше обязанностей, которые оказались куда серьёзнее, чем выбор между бургундским и анжуйским. Теперь вместо Атоса, Портоса и Арамиса были только граф де Ла Фер, всё своё время посвящающий воспитанию юного Рауля, дю Валлон де Пьерфон, занимающийся обустраиванием своего милого гнездышка, и аббат д’Эрбле, крутящий интриги, а после старательно замаливающий их. Казалось, не изменился только д’Артаньян. Но и он больше не был тем самым лейтенантом, у которого из обязанностей было только не проспать своё дежурство. Время неизбежно утекало, всё вокруг оставалось таким же беспечным и до безобразия однообразным, а друзья уже сбросили свои плащи и примерили на себя другие роли. Все, кроме одного, разумеется.Из-за должности капитана гасконец был вынужден посвящать всё своё время бумагам и порядку в казармах, а потому ему редко удавалось выехать за город и, уж тем более, отправиться в какие-нибудь далёкие патрули?— отныне этим по праву занимались его подчинённые.За стенами Парижа осень была совсем другой. Вокруг было больше зелени, и вовсе отсутствовал дым, безбожно валящий из дымоходов. Некоторые тропы были практически невредимы, редко можно было встретить следы от лошадиных копыт или услышать скрип ветхих повозок. Все пустынные поля, с которых уже убрали урожай, и бескрайние хвойные леса, ленивые течения родников и глубокие озёра, обмельчавшие рыбой?— всё это будто принадлежало одному д’Артаньяну и залихватскому ветерку, сопровождающему капитана до самого конца его путешествия.Несмотря на то, что было только начало столь нелюбимого гасконцем времени года, ночи уже были ощутимо прохладные, а потому разожжённый костёр он не тушил и старался просыпаться каждые два часа, чтобы поддерживать угасающий огонь. В ночной темноте некоторые деревья, уже успевшие расстаться со своей сочной зелёной листвой, выглядели, будто чьи-то костлявые руки, нагло тянущие к д’Артаньяну свои корявые пальцы; кусты с некрасивыми проплешинами и серыми листьями, выжженными на солнце, нагоняли какую-то необъяснимую тоску. Лето напоминало о себе только в особо тёплые деньки, когда солнце пекло уже не таким жаром, хотя оставалось таким же ярким и будто прозрачным. В остальном же гасконец ощущал, как природа, вместе с его настроением, быстроходно впадает в глубокую дрёму. Только матушку-кормилицу со временем разбудят радостные призывы вновь прилетевших птиц и весенняя капель, а д’Артаньяна только чудо.Но в этот раз это чудо случилось намного раньше. Как минимум, на три месяца. Полученное письмо от старого друга пробуждало не хуже, чем высокоградусное вино на утро похмелья.Просыпаясь по утрам и наблюдая, как опустела ещё одна ветвь дерева, капитан невольно вспоминал вечера, когда во время очередного похода друзья сидели у костра и разговаривали о разных мелочах, чтобы отвлечься от пальбы вокруг, непрекращающейся даже ночью.Атос тогда сравнивал осень с неизбежным концом жизни. Когда-нибудь птицы вновь прилетят, бутоны ароматных цветов раскроются, а деревья разлохматят свою изумрудную листву. Но человеческая жизнь никогда не расцветёт вновь.Портос же всегда отличался какой-то лояльностью к смене времён года, чтобы сравнивать промозглую осень с чем-то особо поэтичным. Но тогда, осознавая, что каждое сказанное слово может стать последним, он не хотел добавлять тёмных мазков и дополнять мрачные мысли Атоса. Поэтому, поразмыслив немного и оглядев взглядом своих друзей и не менее печальных товарищей, он выдал мысль о том, что чарующий танец падающих листьев порой напоминает ему изящные движения какой-нибудь излюбленной куртизанки. Этого было достаточно, чтобы молодые люди за костром повеселели и продолжили мысль их друга. Правда, они ожидали подобных высказываний от Арамиса, но он был не менее падок на сравнения, а потому дополнил, что у него осень ассоциируется с плохой распутной дамой?— берёт до безобразия много, а приятных впечатлений после себя оставляет ноль.С этими тёплые воспоминания гасконец плутал по вечернему лесу в поиске дров и просыпался по рассвету вместе с пением таких же, как и он, ранних пташек. Предвкушение встречи не давало мужчине покоя, поэтому вместо томительных трёх суток он достиг Бражелона всего за полтора дня?— правда, д’Артаньян чуть ли не лишился своего боевого скакуна, у которого просто иссякли все силы, выдавленные острыми шпорами хозяина.В отличии от владельца этого богатого имения, замок никогда не выглядел мрачным, а, напротив, вселял доверие своими изысканностью и величием. Вокруг имения простирался продолжительный садик, в котором бесконечно щебетали бесстрашные пташки, то ли оставшиеся на зимовку, то ли ещё не определившиеся с датой отлёта. В некоторых аккуратных клумбах продолжали цвести благоухающие сладостным ароматом цветы, а где-то уже увядающие бутоны насылали на посетителей сада печаль своим умирающим видом. На плодовых деревьях всё ещё висели неубранные яблоки, завлекающие своими румяными боками, что походили на щёчки юной фрейлины.Всё вокруг поражало своей многогранностью?— где-то жизнь продолжала бить полным ключом, а где-то покидала этот бренный мир до следующего года. Говоря о ключе, д’Артаньян не забыл поискать взглядом еле приметный колодец, которым славился садик замка Бражелон. Говорили, что испившие воды из него расцветали, словно завядший куст сирени, и становились здоровыми, точно молодой жеребец. Конечно, это были всего лишь слухи. Во всяком случае, об этом точно знал сам де Ла Фер, так как его частые приступы надоедливой мигрени эта абсолютно простая вода не лечила. Обычно помогали целебные молитвы Рене, прочитанные над раскалывающейся от болей головой графа. И то ли это было простое самовнушение, то ли действительно чудодейственное свойство стараний аббата. Или регулярные ночные знаки внимания, разумеется.д’Артаньян покрутился на своём усталом жеребце у входа и чуть ли не галопом приблизился к главному входу. Конь под своей ношей мучительно фыркнул.Капитан мушкетёров резво спешился и, обойдя своего скакуна, встретился с доверенным лицом Атоса, его верным дворецким. По крайней мере, так зарекомендовал себя сам старик, который своими глубоко посаженными и даже немного нелепыми глазёнками изучал прибывшего гостя. Благородная осанка, приподнятый подбородок и, естественно, дорогой камзол произвели верное впечатление на старика, и он почтенно улыбнулся.—?Чем могу служить Вам, сударь? —?проскрипел лакей.—?Ты послужишь мне верную службу, если пригласишь своего хозяина,?— д’Артаньян ответно улыбнулся, но как только заметил смятение на лице собеседника, закрылся в любезностях. —?Немедленно!Старик слегка сгорбился и то ли испуганно, то ли враждебно покосился назад, будто ожидая чьего-то неожиданного появления. д’Артаньян постарался проследить взглядом за суетливыми глазами старика, но, так и не увидев ничего стоящего, в качестве предупреждения положил тяжёлую ладонь на эфес своей острой шпаги и нахмурился, недобро сверкнув тёмными очами. Плохо скрываемый страх старца насторожил мушкетёра.—?Дело в том, что господин де Ла Фер… —?начал было старик, деликатно избегая каких-то моментов, как вдруг был беспардонно перебит чьим-то громогласным восклицанием.Которое, впрочем, вовсе не походило на тихий и бархатистый говор Атоса или хотя бы на нежный юношеский голос Рауля. Но, несмотря на то, что ни одной из перечисленных персон этот немного пугающий своей громкостью тон не принадлежал, капитану мушкетёров он был прекрасно знаком. И ему не понадобилось даже нескольких секунд, чтобы, наконец, догадаться, кто является обладателем этого громогласного голоса.—?Я услышал цоканье лошадиных ног,?— из глубины коридора показался расплывчатый массивный силуэт человека, приближающийся к выходу. —?Уверен, что это мой друг Атос!—?Верно, мой дорогой Портос! —?весело воскликнул д’Артаньян и, дождавшись, пока его ошарашенный друг появится в поле зрения, продолжил свою мысль:?— друг, но не Атос!Довольная ухмылка пропала с округлого лица де Пьерфона, а глаза до неприличия округлились, будто перед собой он узрел не своего любимого товарища, а дьявола прямиком из преисподней. В отличии от д’Артаньяна, у которого в тот момент мыслительные процессы происходило с непозволительно высокой скоростью, в голове Портоса была оглушительная тишина, которая поразила даже его самого?— ведь ещё пару секунд назад он во всех красках представлял предстоящий ужин с хозяином замка.Другой бы непременно счёл эти наглые переглядывания за оскорбление, но только не гасконец, который ещё с самой молодости был лично осведомлён небывалой впечатлительности своего друга. Впечатлительнее Портоса был, разве что, только Арамис, когда де Тревиль в гневе обещал написать ему наихудшие рекомендации, с которыми будущего аббата не приняли бы даже в самый ужасный монастырь. Рене ко всем угрозам своего капитана относился весьма снисходительно, так как знал, что, на самом деле, Тревиль слишком любил своих подопечных, чтобы исполнить все свои худшие обещания в реальность. Но к любым угрозам, касающихся его планируемой аббатской карьеры, он относился с особым трепетом и осторожностью.Наконец Портос отошёл от первичного ступора, а потому, когда он громко рассмеялся, да так, что испуганный этим громом средь ясного неба дворецкий отшатнулся назад, дабы на попасться под горячую руку, добрый великан буквально понёсся навстречу своему старому товарищу и сжал его в своих крепких тисках, не давай тому ни малейшего шанса выбраться из его объятий. Словно какую-то игрушку дю Валлон по-собственнически тискал друга, полностью игнорируя все его попытки вдохнуть хотя бы немного воздуха. Они оба смеялись, раздавали друг другу ответные тычки и бесцельно топтались по кругу, будто вальсируя.—?Уж кого-кого, а Вас я точно не ждал здесь увидеть, мой милый друг! —?радостно восклицал Портос, заставляя слугу, стоящего за его спиной, вздрагивать всякий раз, когда тот слышал громогласный гомон великана.—?А кого же Вы ожидали увидеть? Английскую королеву? —?друзья расхохотались, приобняли друг друга за плечи и побрели в замок, будто это был их собственный обитель.Дворецкий, одновременно возмущённый и удивлённой этой неординарной выходкой, не смог вымолвить ни слова, только насупился и поспешил внутрь за незваными гостями. А спустя несколько секунд спешно вынырнул вновь и свистом подозвал к себе садовника, старательно вырезающего из пышных кустов зелени ровные эллипсы. Что-то шепнув ему на ухо, одарив нехилой оплеухой и указав на лошадь прибывшего гостя, он поспешил вернуться в замок, дабы разобраться в ситуации.И как только он вновь оказался внутри, д’Артаньян, стоявший у окна и громко смеющийся с Портосом, несильно хлопнул себя по лбу, будто коря за серьёзный просчёт. Мужчина поманил доброго великана за собой, направляясь прямиком к дворецкому, который нарочито приторно улыбался, чем раздражал проницательного капитана мушкетёров.—?Скажи, милейший,?— как можно вежливее, но не без нажима вопросил гасконец и практически вплотную остановился рядом со стариком,?— где же сам твой хозяин? Ему бы стоило поприветствовать своих гостей.Дворецкий по воле незнания сложившейся ситуации (которую, впрочем, тогда не знали и сами друзья), успел было возмутиться этой беспардонности новоприбывшего гостя. Но он, кажется, понимал, что пред ним стояло не обычное мужичьё, а достопочтенный дворянин. А потому, вместо того, чтобы упрекнуть мужчину в бестактности его требований и попросить ретироваться прочь, он как можно спокойнее выдохнул, на секунду прикрыл глаза, собираясь с мыслями, и вновь приветливо улыбнулся.—?А Вы, позвольте узнать, кем будете? —?тут старик вновь обратил внимание на эфес гостя, поблёскивающий в солнечных бликах, что собственнически проникали сквозь панорамные окна. В голове тут же обрисовалась одна поучительная история, рассказанная ему самим графом.К одному аристократу, под видом неких политических деятелей, прибыло несколько мужчин, остановились на ночь, а после перерезали всю семью дворянина и вывезли всевозможные ценности. Старик пугливо зыркнул на стоящего позади Портоса, а после с таким же трепетным ужасом ещё раз оглядел гасконца, который заметил эту резкую перемену и требовательно притопнул ногой. Дворецкий чуть ли не вскрикнул.—?А я, собственно… —?вместо ответа д’Артаньян деловито засунул руку глубоко в недры своего камзола и резким взмахом вынул оттуда письмо, ознаменованное графской печатью. Гасконец нагло пихнул бумагу в лицо старика, после чего дворецкий волнительно перенял чуть смятую бумагу, дрожащими пальцами вцепился в своей монокль и принялся быстро бегать по ровным строчкам.С каждым прочитанным словом его глаза округлялись то в каком-то необъяснимом ужасе, то в вполне ожидаемом удивлении, губы его поджимались, а брови то и дело непроизвольно взмывали вверх.—?Господин, граф уехал,?— чувствуя какую-то вину перед гостями, пролепетал дворецкий, даже позабыв убрать с носа свой новенький монокль. —?Ещё вчера днём, сударь.Портос, что всё это время нетерпеливо переминался с пяток на носки своих до блеска начищенных сапог, вдруг вальяжно прошествовал к своему другу и встал подле его плеча.—?А я Вам говорил, мой любезный друг,?— будто жалуясь, что его обидели, лукаво проговорил дю Валлон и подкрутил свои усы. —?Он всё одно талдычит!д’Артаньян тут же поменялся в лице и вместо нетерпеливого уважения, которое он считал просто скучной формальностью, нахмурился и серьёзно посмотрел на дворецкого, который только от одного взгляда испуганно охнул и вновь вспомнил недавнюю историю.—?Как это ?уехал?? —?медленно спросил гасконец, нарочито протягивая гласные звуки и ещё сильнее запугивая несчастного старика. Капитан поднял руку с письмом и помахал им перед самым лицом седовласого мужчины. —?А это тогда что?—?Письмо,?— не найдясь, что ответить на эти грозные восклицания, неуверенно пролепетал дворецкий и приложил руку к сердцу. Хотя, он с самого начала подозревал, что озвученные вопросы являлись риторическими, но старик, на всякий случай, ответил на них, дабы, в возможном случае расправы, вымолить пощады за свою услужливость.—?Я вижу,?— почтенный возраст его собеседника заставил д’Артаньяна проглотить так и неозвученное оскорбление, но злости он не поубавил. —?Предположим, что уехал. Тогда спрошу по-другому: куда?Мужчина, завидев, как тучно над своим приятелем навис Портос, будто вот-вот готовясь вместе с ним напасть на беззащитного старика, рефлекторно сделал пару шагов назад и ненадолго зажмурился, порываясь рвануть прочь. Но никто не гарантировал отсутствие мушкетов у представших пред ним господ.Вдруг дворецким обуздало какое-то необъяснимое чувство смелости, упорно бьющееся о черепной коробки, что достойные мужчины в таком свете себя не представляют. И даже гасконец, не готовый к таким жизненным проявлениям своего очень изменчивого собеседника, немного опешил, когда мужчина напротив него гордо топнул ногой и сделал шаг навстречу, поднимая свой подбородок и показывая несуществующее превосходство.Но стоило только капитану топнуть в два раза сильнее и коснуться своей рукой эфеса, редко украшенного сверкающими фианитами, как старик вновь сжался, словно маленький кутёнок, попавший под проливной дождь, и испуганно потупил свой шаг назад.—?Два раза я повторять не буду,?— собеседник молчал, и когда д’Артаньян предупредительно чуть вынул шпагу из ножен, старик залепетал молитву на латыни и вознёс испуганный взор к потолку. —?Говори!Дворецкий упорно молчал, но мужчина вдруг громко гаркнул на него, и пожилой помощник графа отчаянно воскликнул что-то на той же латыни и удручённо выдохнул.—?Клянусь, господа, не знаю я, не знаю! —?Портосу тоже надоел этот бессмысленный допрос, но только услышав, как старец пытается что-то вымолвить вновь, он навострил уши. —?Лишь краем уха слышал, что господин де Ла Фер собирался в Талан, кажется… да, именно так.Решив, что он сболтнул лишнего, дворецкий резко замолчал, но д’Артаньян вновь предупредительно топнул и грозно зыркнул на старика.—?Его там ждёт какой-то старый друг,?— он старательно потирал свою залысину, будто это правда поможет вспомнить что-то новое. —?Граф обещался ехать… право слово, не могу припомнить те странные имена! Вернее, помню лишь господина д’Эрбле?— ах, этот святой человек!..—?О, Арамис! —?восторженно воскликнул дю Валлон, за что получил тычок д’Артаньяна и его неблагосклонный взгляд, просящий помолчать.Старик продолжил:—?А остальных трёх или, кажется, двух, увы, не припоминаю. Это всё, что я знаю, достопочтенные господа.—?Ну, а большего нам от тебя и не надо, плебей! —?поспешно прикрикнул Портос и поспешил ретироваться к окну, но гасконец крепко схватил его за руку и одним рывком вернул на прежнее место. Лицо его было очень сосредоточенным, а это значило только то, что мозговой центр капитана заработал с удвоенной силой.Что-то в голове капитана начинало складываться в какую-то мозаику, которая в целом представляла, по его скромному мнению, разгадку сложившейся ситуации. Правда, в ней не хватало нескольких деталей, а потому закончить свои умозаключения, без недостающей информации, гасконец так и не смог.—?Так значит, господин де Ла Фер уехал вместе с д’Эрбле? —?с сурового тон дАртаньяна изменился на любезный, чем самым он пытался расположить дворецкого на откровенную беседу.—?Не совсем,?— уклончиво ответил дворецкий, но вновь встретившись со злым взором его собеседника, он тяжело сглотнул и продолжил:?— точнее, граф обещался вернуться в Бражелон вместе с ним. Он даже приказал мне подготовить ему гостевую комнату! Но, вернувшись от него, он был в крайне скверном расположении духа, а к обедне и вовсе уехал в полном одиночестве.Гасконец резко отвернулся, будто его закружило порывом ветра, и задумчиво принялся крутить свои пышные смолистые усы. Когда его мысли, по его мнению, отклонялись от истины, сам того не замечая, он дёргал себя особенно сильно. Портос даже в какой-то момент запереживал за благополучие пышных усов своего друга. Сам он выглядел каким-то отрешённым и в отличии от д’Артаньяна, который с каким-то непонятным для великана энтузиазмом выпытывал новые детали, он откровенно скучал: неспешными шагами мерил расстояние от одной одной багровой портьеры до другой и мечтал о запечённом в медовом соусе молодом поросёнке. Портос не перекусывал целых три часа, а потому потребность в пище ощущалась, как никогда ранее. Возможно, именно голод побуждал его игнорировать придуманное гасконцем дело, так как думать и, уж тем более, решать какие-то проблемы на голодный желудок?— было для дю Валлона сущим преступлением.Капитан мушкетёров совершал бессмысленные шаги влево, вправо, пытаясь скрыться от назойливого взгляда старика, который больше страха не ощущал, а, наоборот, был даже очень заинтересован новоприбывшими персонами. Гасконец сделал пару суетливых движений вперёд, но его надоедливый наблюдатель, будто точная зеркальная копия, последовал по следам мужчины и остановился всего в метре от него, вслушиваясь в неразборчивые бормотания.Когда же он попытался совершить предприимчивую попытку оказаться ближе и попытаться разобрать чужой говор, д’Артаньян нетерпеливо воскликнул и топнул ногой, заставляя старика по инерции отпрыгнуть назад, а Портоса поднять голову и лениво осмотреть лицо своего друга на наличие какие-то безумных потуг. Как он и ожидал, парочку подобных он смог разглядеть в этой чересчур счастливой улыбке и дурноватом блеске чёрных глаз. По законам Фортуны и по соображениям острого ума капитана, его светлый мозг (который особо светлым во время затяжных попоек не являлся) посетила некая идея.Добрый великан ещё сам не определился, рад ли он предстоящим приключениям или нет, потому как самые яркие представления об ароматном жаркое уже завладели его наивным разумом.—?Мой друг, поспешу Вас обрадовать?— наше приключение только начинается! —?восторженно воскликнул гасконец и, резво прошествовав к тяжело вздохнувшему дю Валлону, приобнял его за плечи.—?Я уже понял,?— слегка удручённо ответил Портос и хотел было предложить своему товарищу остаться в этом богатом обители и потребовать хотя бы лёгкого перекуса, но капитан королевских мушкетёров уже во весь опор мчался обратно во двор, чтобы отыскать в стойле свою лошадь. Которая, впрочем, уже была услужливо накормлена, напоена и вычищена.Он поспешно собрал своего ретивого коня в дорогу, пока его верный друг лениво шаркал сапогами по вымощенным камням и ждал, пока за него кобылку приготовят слуги. А после, всё с тем же отсутствием энтузиазма и обиженным на весь свет желудком, он тронул лошадь вслед за д’Артаньяном. Лицо, как и настроение Портоса, в точности передавало самочувствие пустого пищеварительного органа.Вдруг, увлёкшись своими переживаниями о страхе умереть с голоду, дю Валлон даже забыл поинтересоваться, куда они, собственно, направляются.—?Не кажется ли Вам, что нам пора навестить нашего любезного господина д’Эрбле,?— лукаво усмехнувшись, проговорил д’Артаньян, ожидая какой-то схожей реакции великана. Но тот промолчал и только возвёл взор к небу, то ли пытаясь вымолить все свои страдания, то ли пытаясь вразумить своего друга.Небыстрый путь до Бражелона действительно утомил де Пьерфона, а потому к новому незамедлительному путешествию он отнёсся как к чему-то вынужденному. Тем более, его недовольство обострялось острым желанием д’Артаньяна прибыть в аббатство как можно раньше, а это говорило лишь о том, что остановок он делать, по всей видимости, не собирался.Но Портос не был бы Портосом, если бы не поставил своему другу весомый ультиматум, который вынуждал друзей всё-таки осуществлять хотя бы ночные привалы. Да и кони, к слову сказать, от фееричной идеи гасконца были далеко не в восторге, о чём свидетельствовали их недовольные фырканья.В отличии от обстановки на пути к обитель Атоса, погода больше не желала радовать д’Артаньяна своей уступчивостью: птиц было слышно редко, потому, как в ветреную погоду даже дятлы откладывали свои санитарные работы на более дружелюбные дни. Во время их привала вокруг неприветливо ухали только совы, будто прося незваных гостей убраться из их дома. Но, хоть и не очень любезное, но живое и ощутимое приветствие ночных стражей наоборот приободряло беспокойную душу гасконца.Во время путешествия он слишком много думал. Даже деятельность капитана мушкетёров не заставляла его так часто подключать свой мозг, как эта интрига, в очередной раз возникшая между друзьями. А потому, в отличии от великана, который быстро смирился с таковым положением дел и уже предвкушал радостную встречу с д’Эрбле, гасконец чувствовал себя удручённым. Он вновь ощущал на своём плече эти неприятные цепкие руки какой-то тайны, в которую он, впрочем, как и Портос, посвящены не были. И это печалило его ещё больше?— Рене вновь увлёкся какими-то интригами, а Атос в очередной раз примкнул к ним. Капитан жаждал во всём разобраться. А когда о предположениях друга разузнал дю Валлон, он долго и упорно молчал. И то ли мужчина переваривал информацию, то ли просто не хотел верить в эти догадки.В отличии от Бражелона, благоухающего каким-то даже вопиющем величием и торжественностью, аббатство, в котором вёл свою отречённую жизнь Арамис, удивляло неким умиротворением и спокойствием. Вокруг было большое множество лесных прелестей, заключающихся в почти нетронутой флоре и фауне. И близлежащий лес только удваивал это число природных ценностей.Все вокруг таило в себе добровольное смирение и успокоение: неяркие, но и без того прекрасные бутоны излюбленных пионов Рене заполняли собой практически весь внутренний двор, а сам въезд в аббатство был богато украшен изумрудными кустами сочного можжевельника.Но самым дорогим и наиболее бросающимся в глаза богатством аббатства заслуженно считалось огромное витражное окно, ведущее из главного зала, где обычно проходили какие-то особо торжественные мероприятия и массовые молитвы. Это было озорное буйство всевозможных красок, какое можно встретить, если напиться до посинения и уже лицезреть радужные пятна. Впрочем, даже человеку с наибогатейшей фантазией было бы сложно представить эту красочную картину, только если он сам не являлся создателем этого шедевра.Путники въехали во двор, когда над землёй уже занимались сумерки?— осенью темнело очень рано, а потому на часах Арамиса, на момент встречи с друзьями, стрелка часов не доходила даже до шести.Местные священнослужители, которые прожили здесь куда больше самого д'Эрбле, уже успели познакомиться с друзьями Рене ещё в прошлые разы, поэтому пропустили запоздалых гостей без каких-то особых проблем?— единственное, миролюбивых жителей аббатства смутило чересчур внушительное вооружение мужчин. Но Арамис когда-то сам дал распоряжение запомнить лики этих достопочтенных господ и пропускать их даже тогда, когда его самого в пределах Божьего храма не находилось.К неожиданному приезду бывший мушкетёр был не готов, и поначалу на извещение своей прилежницы о прибытии двух мужчин он никак не отреагировал: измотанный переживаниями разум аббата наотрез отказывался принимать это совершенно дикое стечение обстоятельств: ссора, ночной уезд Атоса, а теперь ещё и это странное посещение друзей. Сказать, что оно было совсем ни к месту, Арамис не смог даже себе, но где-то внутри он понимал, что в таком удручённом состоянии принять близких ему людей станет для него настоящим испытанием.Тем не менее, помимо беспочвенных подозрений, которые Рене в очередной раз списал на повышенную тревожность, аббат был всё-таки рад увидеть д’Артаньяна и Портоса. Да, хоть и при таких обстоятельства.Он даже превозмог себя и через силу покинул свою келью, чтобы лично встретить своих друзей. Проходя мимо зеркала аббат намеренно проигнорировал его, потому что и без лишнего упоминания знал, что выглядел он весьма скверно.На дворе услужливые прислуги зажгли факелы, освещающие дорогу новоприбывшим гостям и их усталым скакунам.Когда двое рослых мужчин спешились и отдали поводья в руки мигом оказавшимся рядом лакеев, они переглянулись между собой и уверено зашагали в сторону входа. В темноте было плохо видно, а для света луны и звёзд было ещё слишком рано.Но даже это не помешало зоркому взору д’Артаньяна разглядеть тёмный, отделяющийся от окружающего его мрака силуэт, каменным изваянием стоявший на самой высокой ступени. Когда они вместе с Портосом подошли чуть ближе, очертание человека стало более чётким, и на секунду гасконцу даже показалось, что пред ними предстала хрупкая девушка.Но стоило незнакомцу только пойти навстречу, как яркий огненный всполох буквально набросился на измождённое лицо аббата, являя друзьям его заострённые скулы и точённый подбородок. Тонкие усы отбрасывали на лицо забавные тени, а угловатый нос под резкими переходами света казался ещё более острым. Но глаза, ровно как и тени вокруг них, излучали лишь праведную тоску и уныние.Но, подойдя ближе, д’Артаньян приметил искреннюю улыбку, совсем не сочетающуюся с этими горящими неподдельной грустью глазами. Видимо, выражая эмоции, глаза и тонкие губы Рене не совещались между собой, поэтому видеть потускневшие очи и кривящиеся в улыбке тонкие губы было весьма непривычно.Но это был аббат д’Эрбле, а потому гасконец даже не удивился этим кардинальным различиям?— в его друге прекрасно уживалось двуличие.—?Боже мой, за что Господь послал мне эту чудесную встречу? —?весело проговорил аббат и, когда между друзьями оставалось всего пару решительных сантиметров, он протянул руки для объятий.Но в отличии от прошлого раза, когда капитан мушкетёров пришёл сюда во имя Фронды, он не чувствовал какой-то неискренности, веющей от д’Эрбле, не видел этих наигранных эмоций и скованности движений?— Арамис был и впрямь рад их видеть, но глаза… О, кажется, он даже не старался напустить на себя маску безмятежности!Пока Портос радостно смеялся и, видимо, уже позабыл подозрения, крутившиеся у него ещё пару часов назад, д’Артаньян покорно стоял подле друзей и ждал свою порцию приветственных тисков.Когда же все формальности были соблюдены, аббат любезно пригласил их зайти внутрь. Встав между мужчинами, он приобнял друзей за плечи и заботливо подталкивал их вперёд всякий раз, когда те по каким-то причинам тормозили. Да и к тому же, в отличии от своих друзей, которые были одеты в меховые камзолы, Рене предстал пред ними в одной лёгкой сутане. А погода была не из приятных.Рене мигом распорядился о званном ужине, после чего пригласил товарищей в свою келью. Сам же он удалился в уборочную, чтобы предстать пред друзьями немного в ином свете?— ещё при первой встрече он приметил, что Портоса отчего-то смущали тёмные одеяния его аббатской рясы.Переодеваясь в услужливо поданный слугой шёлковый тёмно-лиловый камзол, он по прежнему старательно избегал встречи со своим отражением, потому, что точно знал, что расстроится ещё сильнее, если увидит своё усталое лико.Наспех причесавшись, он поспешил вернуться к уже успевшим заскучать друзьям. Те уже сидели за столом, но к еде не притрагивались?— покорно ждали хозяина комнаты.Но Арамис, присев за витиеватый стол, жестом указал на вкуснейшие яства и мягко склонил голову.—?Простите меня, друзья, но я пришёл к вам без аппетита,?— д’Артаньян обеспокоенно взглянул на Рене, который этот взор не проигнорировал, а только улыбнулся, силясь этим действием доказать, что всё в порядке. —?Угощайтесь и не смотрите на мой пример.Гасконцу вдруг захотелось пошутить: не пытается ли услужливый Арамис отравить их, но вдруг даже от одной мысли об этой непристойной шутке ему стало стыдно.Портос с удовольствием обгладывал уже вторую куриную ножку, а гасконец, хоть и был голоден, но только вяло перебирал листья салата и то и дело бросал взгляды на Рене, который упрямо гипнотизировал выбранную им точку в полу и бездумно чуть потряхивал кубок с вином.—?Ну, господа, как же идут ваши дела? —?наконец поинтересовался аббат и любезно улыбнулся. —?Как там наши юные последователи, милый д'Артаньян? С ними много хлопот?—?О-о, поверьте, мой дорогой Арамис, ни чуть не меньше, чем от нас,?— Рене усмехнулся и тяжело вздохнул, поднимая руку вверх и начиная играть пальцами в воздухе?— со временем это стало какой-то привычкой. —?А что же касается Вас?д’Эрбле, по правде говоря, никогда не любил беседовать на тему благополучия своего аббатства?— в подобных местах, называемых Божьим обителем, всегда всё шло своим чередом, и первые несколько лет эта до одури однообразная стабильность даже немного наскучивала Рене?— но в церкви просто не могло быть что-то плохо, иначе аббатство неминуемо возымело бы плохую репутацию.—?Даже не спрашивайте,?— бывший мушкетёр небрежно отмахнулся и чуть отвернул голову, удобно устраивая её на своём кулаке. —?Всё спокойно и размеренно, как в Эдеме.—?То-то я заметил, Вы очень этому рады,?— весело хохотнул Портос, пытаясь слегка поддеть своего любимого товарища. Но Арамис, неожиданно для самого великана, только неопределённо повёл плечами и снисходительно улыбнулся. —?Неужто душа не требует чего-то авантюрного!—?Мой друг, я просто привык к этому спокойствию,?— пояснил Рене и склонил голову вбок. —?Первые два года я тщетно пытался убедить себя в том, что мне это нравится. После уже не хотелось врать самому себе, что всё это слишком однообразно для пылкого юноши, вроде меня. А спустя время я и вовсе привык к этому смирению. Всё стало таким обыденным, что вряд ли я уже смогу понять своей прежней жизни…Гасконец даже перестал улыбаться, несколько секунд обдумывая изречение аббата. Дю Валлон же только коротко рассмеялся и принялся рассказывать о своей счастливой и безбедной жизни в Пьерфоне, с не менее прекрасными садами, чем у де Ла Фера, и с неменьшими заботами, чем у Рене и д’Артаньяна вместе взятыми. Рассказ, хоть и не был богат на аллегории и красивые созвучия эпитетов, всё же был действительно интересен друзьям.Но мысли д’Артаньяна были далеки от этих бесед. И по взгляду Рене, его думы, судя по всему, тоже редко касались их оживлённого разговора. Гасконец всё пытался медленно подвести аббата к его главному вопросу, но только он озвучивал половину своей мысли, как её тут же подхватывал Портос и уводил в совершенно другое направление.Поэтому, наконец дождавшись, пока дю Валлон нападёт на очередной золотистый окорочок и займётся его тщательным пережёвыванием, капитан мушкетёров поднял свой кубок с вином и, уставившись куда-то на середину стола, как бы невзначай вбросил вопрос:—?Кстати, говоря о прежней жизни,?— издалека, говоря таким незаинтересованным тоном, озвучил капитан. —?А где же наш любезный Атос с его поучительными речами о нашей бурной молодости?Как бы убедительно не пытался улыбаться Рене, всего лишь на один короткой миг его лицо вытянулось, а челюсти перестали активно переминать съеденную виноградину. Произошло это так быстро, что заметить перемену было очень сложно. Но д'Артаньян не стал бы капитаном мушкетёров, если бы не проявил свою наблюдательности и намеренно не проследил за дельнейшей реакцией. Видимо, аббат был не готов к подобным расспросам, а потому по своей неосторожности едва ли не выдал себя.Но не прошло и секунды, как он вновь начал любезно улыбаться. Только теперь д’Эрбле делал глотки алой жидкости заметно чаще, дабы отвлечься от неприятных мыслей и отогнать от себя подозрения гасконца.—?Думаю, как и всегда: в своём обители, вместе с Раулем охотятся на кабанов и практикуют фехтование,?— торопливо проговорил аббат, на каждой сделанной паузе с удвоенной силой взбалтывая вино в кубке. —?Почём мне знать, чем сейчас промышляет де Ла Фер.Услышав имя друга, д’Артаньян будто бы и не сразу понял, о ком идёт речь?— в их кругу Атос практически никогда не упоминался под именем небезызвестный графа (только когда Рене хотел пустить обидную колкость, или когда сам гасконец был не согласен с его старшим товарищем). Рене с виду оставался весьма умиротворённым, всё с той же любезностью и гостеприимством. Но стоило только заговорить об Атосе, как что-то в Рене переменилось?— и дело даже не во взгляде и не в тесно сомкнутых челюстях, нет. Скорее, аббата выдал его тон, с которым он произнёс своё неверное предположение.У гасконца в голове зашевелились шестерёнки, а это говорило лишь о том, что у него родилась некая догадка, которую, несомненно, он принял за единственную истину. Он же гасконец, чёрт побери! Где это было слыхано, чтобы этот гордый народ ошибался в своих умозаключениях.Портос, что всё это время оживлённо чавкал, услышав имя графа, поднял голову и вслушался в разговор: кажется, он понял, к чему клонил его друг.—?Понимаете, мой дорогой Арамис,?— осторожно начал д’Артаньян, впрочем, плохо справляясь с тем, чтобы скрыть какое-то необъяснимое превосходство пред бывшим мушкетёром. Аббат почувствовал это и едва заметно напрягся,?— дело в том, что нашего дорогого Атоса в Бражелоне не оказалось. Ровно как и Рауля.Гасконец постарался напустить на себя убедительный вид, будто сказанные им слова не имели для него никакого веса. Но сам же он, как бы невзначай рассматривая посеребренное покрытие кубка, исподлобья настырно следил за каждым дрогнувшим мускулом на лице Рене, и, сам того не замечая, начинал лукаво скалиться.Арамис так просто сдаваться не хотел, а потому продолжал услужливо улыбаться и изредка подёргивать бровями. Но выглядел он немного напряжённым.—?Что ж, весьма прискорбно, что наш друг не присоединился сегодня к нам,?— как можно жалостливее проговорил аббат и, для пущей уверенности, тяжело вздохнул. Но он тут же нахмурился и, отставив кубок в сторону, сложил руки в замок и водрузил их на дубовый стол. —?Но, позвольте, почему вы решили, что я посвящён в эту тайну исчезновения? Отнюдь, я надеялся, что это именно вы привезёте сюда графа.Портос даже перестал жевать и стремительно схватился за поданную ему кремовую салфетку. По накалу напряжения между двумя его товарищами он начинал догадываться, что их славный ужин подходил к концу. Оставалось молиться только за то, чтобы этот вкуснейший приём пищи не перешёл в братоубийственную дуэль.д’Артаньян, хоть и прекрасно видел эту плохо скрываемую озабоченность друга, был вне себя от негодования?— очень тяжело сдерживать себя и слушать ложные оправдания, когда ты знаешь истинную суть ситуации.А потому, как бы сильно он не порывался это сделать, гасконец, вместо громкой ругани и криков медленно поднялся с места, обошёл стул и облокотился на него всем телом, угрожающе зыркнув на Рене. Но тот, кажется, вовсе не испугался?— его любезная улыбка теперь больше походила на насмешливый оскал. И означал он то ли реакцию на неожиданные действия д’Артаньяна, то ли реакцию на собственные мысли, которые друзьям понять было не дано.—?Не притворяйтесь, будто не в курсе ситуации, Рене. Вы прекрасно осведомлены в данном вопросе! —?смело заявил гасконец, а после выпрямился и скрестил руки на груди.Он не хотел переходить на прямые обвинения, потому что из последнего надеялся, что аббат сам поймёт свое положение и в открытую расскажет все детали возникшей между ними недоговорённости.Но Рене только вальяжно закинул ногу на ногу, чуть развалился на деревянном стуле и поднял руку вверх, меж длинных пальцев крутя серебряное кольцо с фианитовой огранкой.Даже в желтоватом свете горящего канделябра батистовая кожа Рене оставалась такой же мертвенно-бледной, а белоснежные зубы, выглядывающие из кривящихся тонких губ, чуть отражали огненные языки. Арамис нагло улыбался и чуть хмурил свои хитрые глаза.—?Я не понимаю, в чём вы меня обвиняете,?— проговорил Рене и для достоверности своих слов перестал скалиться.Портос не любил недоговорённостей и тем более не терпел, когда они исходили от его любимых друзей. дю Валлон обладал прямолинейностью, которая иногда могла сыграть с ним злую шутку. И если он и испытывал какое-то малейшее зазрение совести после того, как по неосторожности своей был способен нагрубить покойной госпоже Кокнар, то, находясь в кругу друзей, он не боялся их осуждения?— Портос знал, что друзья поймут его стремление высказать свою точку зрения. Не всегда приятную, но, тем не менее, точку.Добрый великан ошалело вскочил на ноги, чуть ли не роняя за собой стул и, смяв кремовую тряпку, небрежно бросил её на стол. Он хотел было высказаться, но его перебил д’Артаньян, тоже решивший перейти в наступление:—?Арамис, что с Вами! —?обиженно воскликнул капитан мушкетёров. —?Мы всё знаем! де Ла Фер уехал к нашем другу, господину де Немуру, в Талан! И по словам дворецкого Атоса, мы все были приглашены. Только об этом, впрочем, как и всегда, знали только Вы и Атос! Что за очередные интриги!В эту же секунду что-то с мелодичным грохотом сначала шлёпнулось об пол, а после покатилось вдоль комнаты, пока не остановилось где-то в области комода?— это выпало кольцо из ладони аббата. Лицо д’Эрбле вдруг опустело, будто налетел внезапный ветер и, как он это делал с пожелтевшими листьями, сорвал с солнцеподобного лика все эмоции. Рене растерянно зыркнул на гасконца, желая увидеть там опровержение своих слов, но встретился только с удивлённым взглядом товарища, видимо, не ожидавшего такой бурной реакции.Значит, де Ла Фер говорил правду.Портос же ко всем ментальным связям был слаб, а потому никакие реакции не смогли дать великану хотя бы малейшее представление об эмоциональном фоне аббата.Капитан мушкетёров хотел уже было сдать назад и перевести разговор в спокойное русло, но Рене вдруг ответно вспорхнул из-за стола и с вызовом поочередно посмотрел на друзей.—?Я уже сказал: я не понимаю, о чём Вы говорите!Тогда этого накала уже не выдержал Портос:—?Не прикидывайтесь дураком! —?дю Валлон угрожающе указал на Рене и гаркнул, отчего тот непроизвольно дёрнулся. —?де Ла Фер был здесь перед своим отъездом! Только почему это он осведомил только Вас? Помнится, Вы как-то сами шутили, что испанская королева узнаёт от своего мужа о политике только благодаря тому, что демонстрирует ему свои новые шёлковые подъюбники. А сами-то что!Только услышав непозволительный тон друга, аббат уже приготовился к ответному наступлению. Но просто остолбенел, не найдясь, что сказать на этот до безумия обидный и бесчестный выпад. Сердце мужчины пропустило кульбит и рухнуло куда-то вниз. Руки его мелко затряслись, а глаза засияли в свете пламени.Гасконец также забылся, какие обвинения он хотел выдвинуть своему другу. Он только неопределённо косился то на Рене, то на Портоса и беспомощно открывал рот.—?А знаете что,?— Рене упёр руки в бока и устремил на великана горящие обидой очи. —?Когда-то Атос уговорил меня признаться в наших… особых отношениях. Я предполагал, что вы можете к этому плохо отнестись. Но я бы никогда не подумал, что спустя двадцать лет вы решите меня этим скомпрометировать!Трое друзей замолчали, уступая свой разговор тихому потрескиванию углей в камине. Рене сделал шаг назад и трясущимися от волнения руками попытался протиснуть чуть спавшие кольца ближе к ладони. А после, когда его попытки не увенчались успехом, он отвернулся и стремительно направился к окну.Чувство непередаваемого дежавю вдруг острым лезвием неприятно полоснуло по израненной душе Рене. Последние события ближайших дней повторялись вновь, и аббат был далеко не в восторге от подобного расклада.Портос почувствовал свою непоколебимую вину, но испытывал такой сильнейший стыд за свои слова, что даже побоялся обратить к Рене вновь. Он прекрасно знал, что его друг не боялся огнестрельного ранения так же сильно, как отпущенной шутки в сторону его личных дел. Но тогда, видя эти нахальные серые глаза, ему хотелось надавить побольнее, наивно полагая, что так он сможет расположить д’Эрбле на правду.д’Артаньян действительно был в смятении от сложившейся ситуации, а потому вновь переходить на крики он не считал нужным. Более того, теперь он осознал, насколько бесчестным был его поступок?— начинать их встречу с этой ненужной распри.—?О, мой дорогой Арамис,?— жалостливо простонал гасконец, пытаясь передать голосом всё своё сожаление. —?Мы просто хотели узнать, к чему вновь все эти интриги? Неужели Вам оказалось недостаточно истории с Фрондой?..Но вместо ожидаемой милости д’Эрбле рассердился и резко обернулся к друзьям.—?Да я знаю не больше вашего! —?в потускневших глазах Рене разгорелось жгучее пламя гнева. —?Да, пусть вам будет так угодно, граф был здесь, но он не сказал мне ничего из того, чего поведали вы! Он действительно сообщил, что уезжает в Талан. Но я ему не поверил, я и впрямь подумал, что это были простые оправдания…—?Но, зачем ему оправдываться пред вами? —?не выдержав, поражённо пролепетал великан и с искренней жалостью наконец осмелился посмотреть на своего товарища.—?Уж не знаю, а если бы и знал, точно Вам не сказал?— мало ли ещё через двадцать лет Вы решите этой информацией сдвинуть меня с должности аббата,?— ядовито процедил Рене и брезгливо сморщился.Добрый великан удивлённо округлил глаза и открыл рот, дабы возразить обидным словам, но гасконец остановил его лёгким жестом руки и качнул головой.Трое мужчин замолчали. Портос, словно устыжённый котёнок, упрямо гипнотизировал тёмные плитки, которыми был устелен холодный пол, а д’Артаньян, сам того не понимая, копировал поведение своего товарища и пытался смотреть куда угодно, лишь бы не столкнуться с этими мертвенными серыми глазами, которые излучали в тот момент нечто среднее между обидой и злостью. От этого пристального взгляда, что непрерывно искал встречи с тёмными глазами капитана, всё внутри него сжималось в маленький комочек.Он вдруг понял, насколько всё-таки граф и аббат были разными, но объединяла их одна схожая черта, которая перекрывала остальные незначительные детали?— этот убийственный взгляд в сторону своего обидчика, которому то ли Арамис научился у Атоса, то ли Атос у Арамиса.Возникшая тишина оглушала чувствительные уши гасконца. Именно он (после Рене) понял, что этот разговор не получит дельного завершения, поэтому, поманив понурившего голову Портоса за собой, он неспешными шагами прошествовал к плотно закрытой двери и остановился. Обернулся через плечо, но, впрочем, тактично промолчал и вышел прочь.Портос посеменил следом, но вдруг был окликнут тихим голосом Рене:—?И да, Портос,?— дю Валлон уже воодушевился на прощение, но его наглым образом оборвали, из-за чего чувство вины усилилось втрое. —?Да будет вам известно, что аббаты не носят подъюбники.Спустя всего пару секунд келья опустела, оставляя опустошенного Рене вновь наедине со своими мыслями. Было пусто, было всё равно?— но это только первые несколько минут. А потом стало страшно и до ужаса отвратительно на душе.Он не понимал, за что заслужил такое наказание. И не просто искал себе оправдания, а действительно не понимал?— в последние месяцы он искренне занялся благотворительностью, не преследуя каких-то корыстных помыслов; после каждой встречи с графом старательно замаливал совершённые обоими грехи; не пил во время священных постов и даже убеждал воздержаться от сладкого нектара де Ла Фера. Да он даже молился исправно, иногда даже больше и дольше, чем полагалось!В тот поздний вечер аббат был так подавлен, что вновь предпочёл молитве попытки уснуть?— а какая уже, собственно, разница, если за все соблюдения послушаний он получал только наказания.Но, как оказалось, это были ещё не все злоключения, которые были уготовлены для Рене. Вечером того же дня, спустя два, а то и три часа после уезда товарищей, в аббатство вновь нагрянули гости. д’Эрбле, как и предполагалось, узнал об этом одним из первых и решил, что это вернулись его нерадивые друзья.Но каково было его удивление, когда вместо услужливых Портоса и д’Артаньяна, на пороге его комнаты, настырно улыбаясь и салютуя шляпами, оказались два незнакомца. Наличие внушительного оружейного обмундирования и нахальное выражение лица насторожили Рене. Как оказалось, не зря.—?О, господин д’Эрбле! Даже не представляете, как, оказывается, сложно застать Вас в одиночестве! —?проговорил один из них и собственнически шагнул внутрь кельи.