I (1/1)

Пятые сутки Рене был словно на иголках. Границы между бессонными ночами и беспокойными суткам начинали медленно стираться, лишая аббата малейшего шанса проспать хотя бы три часа. В те дни он предпочитал лишь поверхностную дрёму, даже сквозь которую неспокойные и тревожные мысли продолжали терроризировать мужчину.Вместе с желанным сном пропал и аппетит, который и до этого не сильно чем баловал Арамиса. Каждый раз, усаживаясь за обеденный стол, его хватало только на кубок самого крепкого вина, вкус которого он ощущал только благодаря горящему от такого высокого градуса горлу. Для бывшего мушкетёра этот божественный напиток всегда был сладостным нектаром жизни, который помогал расслабиться и разомлеть в лёгком алкогольном дурмане, что постепенно, с каждым новым выпитым кубком заполнял собой сознание. Сейчас же Рене видел в нём только хорошую альтернативу сну и неудачную попытку хотя бы на несколько мгновений забыться и скрыться от бесконечных страхов в пьяном бреду.Шла шестая ночь в отсутствии де Ла Фера, что по приглашению его старого друга отправился к северным границам Парижа, чтобы осмотреть обширные владения и получить небольшую благодарность за оказанные графом услуги. Поездка, как уверял Атос, должна была длиться ровно трое суток, после чего ночь третьего дня он обещал всецело посвятить одному д’Эрбле и никому более.Среди всех своих приближённых Рене прослыл как спокойный и рассудительный аристократ, который ещё ни разу не позволял прилюдно проявиться присущей человечеству безнадёжной панике. Да и сам он был приверженцем холодного мышления, поэтому все свои решения, особенно после принятия священного сана, он принимал умом, нежели сердцем, как делал это когда-то в бурной молодости.Все те советы по поводу того, что в тяжёлых ситуациях нужно оставаться рассудительным, не поддаваться панике и не идти на поводу будоражащих сознание тревожных образов, которые Рене самолично раздавал своим прислужникам, на деле оказалось сложно блюсти.Богатое воображение и слишком сильная привязанность делала аббата уязвимым к любым опасностям, которым подвергался Атос. Он мог быть тяжело раненым или, чего хуже, уже убитым, лежа в какой-нибудь заросшей канаве с пробитой головой?— всеми брошенный и забытый. И только Арамис неотрывно смотрел в окно, ожидая долгожданного возвращения своего горячо любимого друга.На следующий день тех же долгих ожиданий Рене в очередной раз отправил гонца к крепости Бражелон, на случай, если граф всё-таки вернулся в Париж, но решил остаться именно в своём обитель. И Арамис, питавший чересчур наивные надежды для такого достаточно холодного человека как он, был несказанно огорчён и уже не на шутку напуган.Жители монастыря не сразу заметили какие-то изменения в своём повелителе, ибо, выходя из своей спальни, но оставался таким же приветливым и флегматичным, в то время, как оставаясь наедине с собой, он молился вдвое больше и беспомощно прикрывал глаза каждый раз, когда к серым очам подступала предательская влага.Перемены заметили только спустя несколько дней, когда одна из служительниц монастыря пустила молву о глубокой печали, наложившей своё вето на некогда светящиеся величием очи Рене. И без того худощавое телосложение бывшего мушкетёра сейчас и вовсе не сулило ничего хорошего: прозрачная кожа будто светилась под лучами ослепительного солнца, а впалые щёки отбрасывали тяжёлые, кромешные тени на прекрасное лицо, что даже с годами не потеряло своей привлекательности.Рене и сам не понаслышке знал, что походы на дальние земли мало когда заканчивались краткосрочно, в виду того, что помимо риска дуэлей помешать могли погода или отсутствие стоящей дороги. Но настойчивые тревожные мысли, которым довольно-таки развита фантазия аббата помогала дорисовывать самые устрашающие образы, отказывались принимать подобные причины отсутствия Атоса.Поначалу Рене сам понимал, что, возможно, просто разыгрывает драму и слишком преувеличивает в своих опасениях, потому что граф де Ла Фер?— не тот человек, который решится без боя отдаться смерти и не выполнить обещание, перед отъездом данное Арамису. Но с другой стороны, ни сам он, ни Оливье не вправе решать их дальнейшую судьбу. Поэтому мужчина покорно ждал, как забытые даже Богом четвероногие друзья ждут своих хозяев. Точное сравнение с псом перестало обижать Рене после четвёртого дня.А когда граф вернётся, что он скажет Рене? Да и выслушает ли аббат своего друга, ведь он будет чрезвычайно зол и обижен. Хоть все мысли Арамиса в тот момент и были заняты нескончаемыми беспокойствами и тревогами, где-то на задворках сознания пряталась глубокая обида на Атоса за то, что он заставляет так истязаться своего преданного друга.Следующий день был одним из тех, который можно было заслуженно назвать худшим в жизни. В то утро Рене намеренно не встал пораньше и не прочёл главную молитву вместе со своими соратниками. Сославшись на лёгкое нездоровье, он остался сидеть на не разложенной постели, крепко сцепив руки в замок и неотрывно смиряя портьеру тупым взглядом.Как бы сильно Рене не противился этому, в голову начинало приходить ужасающее понимание того, что прошло уже слишком много времени. В то же утро он намеревался лично отправиться в Бражелон и узнать малейшие нюансы срочного задания у его дворецкого, которые Атос по каким-то причинам решил скрыть от Арамиса. Но, что-то тяжёлым грузом, словно якорь, удерживало его на месте. И это были не чувство ответственности за монастырь и не страх перед кардиналом Мазарини, с которым Рене состоял не в самых хороших отношениях, а какое-то упрямое и незнакомое ощущение, плотно засевшее в душе Рене. К вечеру это не покидающее чувство позволило обналичить свои результаты.В десять часов вечера, когда весь монастырь читал молитвы и готовился к очередному отходу ко сну, в покои д’Эрбле постучалась прилежница Мари?— во всяком случае, так думал аббат, потому что изо дня в день, в это же время эта юная особа посещала комнату Арамиса и интересовалась, не нуждается ли глубокоуважаемый повелитель в её услугах.На требовательный стук в дверь д’Эрбле не ответил, делая вид, будто комната пуста и эти зовы бесполезны. Мари бы не посмела проверять открыта ли спальня, поэтому непременно бы ушла. Но за стеной раздался какой-то неизвестный скрежет, а после послышался тихий скрип открывающейся двери. Арамис тут же подумал, что Мари перешла на новый уровень наглости, и тихо усмехнулся.Когда с тем же неприятным звуком дверь закрылась, и мимолётно Рене услышал, как что-то сзади щёлкнуло, он удивлённо округлил глаза?— благо, стоял он спиной, и его смятение не было рассекречено. Дверь закрыли на ключ, провернув его в два оборота.Долгие годы на службе у Тревиля дали о себе знать, когда Арамис начал быстро просчитывать движения к своей шпаге, стоящей у изголовья кровати.—?Не беспокойтесь, мой друг,?— вошедший предугадал мысли аббата, невольно заостряя своё внимание на напряжённых плечах Рене.Обещание оставаться хладнокровным, которое бывший мушкетёр дал себе несколько дней назад, было предосудительно не сдержанно, как только Арамис узнал этот голос и стремительно обернулся, нервно пробегаясь пальцами по холодному металлу перстней.Атос незримой тенью твёрдо стоял у дверей в полумраке, кажется, ожидая разрешения приблизиться. Рене не вымолвил ни слова, и только медленными шагами, в которых из последних сил сдерживался ритмичный бег, прошествовал к де Ла Феру и остановился в паре мучительных сантиметров от него. Движения Арамиса всегда отличались игривостью и утончённостью, которая граничила с застенчивостью и желанием доминировать. Он любил контролировать всё и всех, но не менее любил отдавать контроль над собой единственному человеку в мире, который в тот момент стол перед ним и гипнотизировал ласковым, с примесью строгости взглядом.—?Вы заметно истощены, и мне это не нравится,?— чересчур тихо отозвался Атос, будто боясь повысить голос и спугнуть Рене.—?Мне тоже многое не нравится, но, тем не менее, я стараюсь держать планку своей терпеливости,?— д’Эрбле опустил глаза вниз, но подбородок его продолжал быть едва приподнятым. Даже отводя взгляд, он умел смотреть с высока на своего оппонента, коим тогда являлся граф. —?Как всё прошло?На самом деле, это его меньше всего интересовало. Но, как предполагал Рене, раскрывшая наконец свои багровые бутоны обида начинала как будто источать сладостный аромат, что брал контроль над разумом аббата. И чтобы отогнать этот терпкий дурман, он решил отвлечь себя другими мыслями.—?Я готов самолично вонзить в свою грудь шпагу, если причиной Вашего расстройства стал я,?— поняв, что Арамис начинает уходить от разговора, Атос принял настойчивую попытку вернуться к важной беседе.Лёгкая усмешка вырвалась из губ Рене, и он наконец поднял свои серые, по-лисьи хитрые глаза, встречаясь с твёрдым взглядом напротив.—?Не зарекайтесь тем, чего вы никогда не сделаете,?— д’Эрбле вдруг понял, что граф мог ошибочно растрактовать это, как намёк на трусость, поэтому поспешил исправиться:?— во всяком случае, я не позволю.Оливье уловил то секундное мгновение, когда его друг проявил слабость, тем самым убрав из своей крепости пару кирпичиков. Поэтому, медленно, давая Рене шанс отказать в ласках, несильно сжал его бледную ладонь и коснулся обветренными губами слегка шероховатой кожи. До этого дня граф мог часами сравнивать бархатистую кожу Рене с благородным шёлком, но, по всей видимости, за эту долгую неделю он и вовсе забыл о прежнем уходе.От подобного жеста на лице аббата из слегка приподнятых уголков губ расцвела искренняя и светлая улыбка, которая готова была заменить Атосу тёплое дневное солнце. Он тут же поменялся в лице, и долгожданная встреча больше не была омрачена грузной обидой, что не давала покоя.—?Вы действительно заставили меня малость поволноваться,?— признался Рене, немного принизив свои тревоги. Он внимательно оглядел лицо собеседника, заостряя особое внимание на глубоких царапинах на виске. Аббат едва ощутимо коснулся их своими тонкими пальцами, медленно ведя к щеке. —?Я молился за вас день и ночь, но в последнее время начал бояться, что это нужно делать не во имя здоровья, а на упокой.Говоря, что он боялся, Арамис соврал. Потому что он был в безумном ужасе, который следовал за ним по пятам даже во время весьма поверхностного сна.Де Ла Фер слегка склонил голову в бок, чтобы коснуться губами ледяной ладони Рене, на что аббат положил свободную руку на плечо Атоса и несильно сжал его, начиная плавно вести пальцами к шее.В этот момент, поймав лёгкую дрожь в уставшем от дальних скитаний теле, де Ле Фер чуть отстранился и перехватил руку своего друга, дабы на пару мгновений накрыть его ледяную ладонь своей и несильно сжать её, будто надеясь так передать своё тепло.Рене неопределённо нахмурился, когда почувствовал, как что-то неприятным холодком отозвалось в сомкнутых ладонях и звонко брякнуло об его массивные перстни. Лишь сжав свою руку уже без помощи Оливье, аббат смог угадать очертания ключа.Предусмотрительность графа заставила аббата закатить глаза и по-доброму улыбнуться, хлопая мужчину по плечу и проводя вглубь комнаты. Удостоверив его в том, что в скором времени в келью аббата доставят желанный ужин, а в свободной комнате на чердаке Атосу растелят мягкую перину, Рене усадил его на свою кровать, а сам удалился на первый этаж, чтобы раздать некоторым распоряжения и убедиться в том, что остальные, не занятые делом, немедленно отправляются в свои комнаты.В плане соблюдения комендантского часа Арамис был весьма строг: особенно после той неприятной истории, когда отряд из нескольких человек среди поздней ночи бесстыдно напал на д’Эрбле из-за его смелых высказываний по поводу некомпетентности кардинала Мазарини. Теперь, во избежание подобных ситуаций, он крайне рекомендовал своим послушникам соблюдать этот режим.Атос, несмотря на безумный голод, разрывающий его ноющий желудок на части, продолжал соблюдать правила этикета, и вместо того, чтобы безжалостно вцепиться в несчастную куриную ножку, он медленно отламывал от неё маленькие кусочки, которые стремительно отправлялись в рот. Порой граф даже не жевал, проглатывая целые куски, чтобы поскорее утолить свой ненасытный голод.Арамиса слегка мутило при виде столь обильного разнообразия еды (коего в монастырях было достаточно редко), из-за выпитого на голодный желудок крепкого вина. Но лишь после внушительных угроз де Ла Фера затолкать пищу в Рене силой, он всё-таки съел за компанию пару листьев салата и даже тушёное крылышко.Никто из них даже не обдумывал мысль провести эту ночь по отдельности. Даже если брать во внимание предложение разделить ложе Рене на двоих, они не обсуждали его, так как по инициативе самого Атоса эту ночь они планировали провести наедине за долгими разговорами, которыми они были обделены из-за этих беспокойных дней.Как бы сильно графа не клонило в сон, он не хотел, чтобы этот долгожданный вечер кончался. Ничего необычного не происходило, но недостаток частых колких замечаний и постоянных нежных признаний за эти тяжёлые дни давали о себе знать: вместо желанных сновидений они устроились на небольшой софе, которая, кажется, была одной из немногих изысканностей в аббатстве.Поначалу они достаточно сдержанно расселись по её краям, предаваясь каждый своему делу: Рене восполнял недостаток непрочитанных молитв, изредка пролистывая небольшой молитвенник, а граф всё-таки предался поверхностной дрёме, во время которой он слышал редкое потрескивание догорающих свеч и тихий шёпот д’Эрбле, оповещающий о его присутствии.Когда же Атос начал медленно покидать реальный мир и предаваться своим приятным сновидениям, он уловил некий шорох и странный писк, будто заглушённый ладонью, послекоторого по комнате раздался громкий и несдержанный чих.Де Ле Фер стремительно распахнул глаза, резко выпрямился и испуганно огляделся, натыкаясь взглядом на Рене?— виновато улыбающегося и еле ощутимо утирающего свой нос.—?Простите, что потревожил ваш сон,?— аббат отложил книгу и в качестве извинения слегка потрепал Атоса по плечу. После секундных раздумий оба одновременно посмотрели в сторону настежь распахнутого окна, после чего Атос подскочил на ноги и, в несколько размашистых шагов преодолев расстояние от софы до окна, закрыл его.—?Поберегли бы себя, господин д’Эрбле,?— улыбнувшись, де Ла Фер стремительно зашагал обратно, без присущей ему лёгкости небрежно плюхнулся на софу и чуть откинул голову назад, прикрывая тяжёлые веки. Но, как ни странно, сон как рукой сняло.—?Что ж, сделайте мне приятно и позвольте разделить заботу о моём здоровье с вами,?— ответил Рене и после секундных колебаний подсел ближе к своему приятелю. Взгляд непроизвольно зацепился за выделяющиеся из каштановой копны волос белёсые прядки, стыдливо прячущиеся в ещё не потерявших свой оттенок тёмных патлах.Достаточно продолжительная разлука будто стёрла некоторые черты графа из памяти Рене, поэтому он без зазрения совести начал жадно разглядывать умиротворённое лико Оливье, впитывая расположение каждой новопоявившейся морщинки. По правде сказать, теперь аббат просто не мог представить себе, как столько долгих лет он спокойно обходился без частого присутствия своего горячо любимого партнёра. Эти несколько дней оказались для Рене настоящим испытанием, в то время, как первые девять лет в небытие пролетели настолько быстро, что Арамис даже не успел вспомнить за них о своих старых друзьях.Много времени утекло с тех пор, и порой Рене очень скучал по прежней и беззаботной молодой жизни: в кругу своих любимых сослуживцев, под крылом многоуважаемого де Тревиля, среди бесконечного водоворота шустрых шпаг и приятного опьянения от анжуйского вина. Время посмело отнять у них всё, на что только было способно. И единственное, на что оно сжалилось и не наложило своё вето?— это была их та самая привлекательность, от которой некогда сходили с ума сотни парижанок, острый ум, способный переспорить любого невежу и особенная изюминка, которая и отличала друзей друг от друга.Рене не боялся стареть, а напротив. Становясь старше, он чувствовал, что в его сознании появляется больше места для мудрости. Хоть он и не считал это важным аспектом, д’Эрбле прекрасно знал, что года только прибавили ему той неотразимости и шарма, какая бывала у тех хорошеньких взрослых женщин в его юности. Хоть кокетство и яркий девичий румянец теперь были неуместны в столь зрелом возрасте, аббат научился очаровывать по-другому.Об Атосе мог точно сказать, что он практически не изменился: пару морщинок, углубившиеся глазные ямочки и еле заметные возрастные веснушки, которые Рене приметил относительно недавно. Со временем граф действительно не потерял присущей ему аристократичности и импозантности и даже преуспел в этом, поделившись этими качествами со своим сыном.Позволяя себе маленькую вольность, Рене опёрся локтём о спинку софы, удобно устраивая на ладони свою щёку, и буквально навис над уставшим графом. Пальцами свободной руки он едва коснулся мягкой щеки графа, невесомо проведя по ней кончиками пальцев, тем самым вызвав приятную дрожь у де Ла Фера. Он никогда не мог объяснить себе, что влечёт за собой такие воспоминания, но в минуты особой близости, когда между Рене и Оливье воздух буквально искрился, а внутри каждого из них маленькие ?человечки? распевали сладостные дифирамбы, Атос на пару мгновений возвращался в шальную молодость, когда их интимную близость они объясняли не взаимной симпатией, а юношеской потребностью ?быть?.—?Я охотно разделю эту должность,?— хрипя, откликнулся Атос.А потом вдруг ненадолго задержал внимание на умиротворённом лице Рене и тихо усмехнулся, изредка переходя на более несдержанные смешки. Арамис чуть отпрянул и нахмурился, за субъект насмешки принимая себя.—?Я… что такое? —?удивлённо вопросил он, смущённо улыбаясь.Атос вдруг почувствовал себя даже немного виноватым за причинённое моральное неудобство, но наблюдать за недоумевающим аббатом было верхом удовольствия?— не злорадного, конечно. Каждое слово Рене всегда было отточено и уверено, и если Арамис шутить не планировал, никто и никогда над ним просто так смеяться не станет (только если это было не намеренным знаком наглости). Атос такой цели не преследовал и дал волю эмоциям случайно, а потому аббат впервые за долгое время растерялся. Но смеялся де Ла Фер вовсе не над другом, а над тёплыми воспоминаниями, неожиданно посетившими его уставшую голову.—?Простите за мою неучтивость,?— расслабленно улыбаясь, прошелестел граф. —?Я лишь вспомнил пару забавных мгновений нашей далёкой молодости…—?Далёкой? Бросьте, не знаю, как вы, но я не так уж и далёк от своей молодости,?— наигранно возмутился Рене, впрочем, начиная улыбаться во все тридцать два зуба. —?Позволите полюбопытствовать? Что же такого смешного вы вспомнили, что не смогли сдержать свои порывы при виде моего лица? Или у меня просто смехотворная физиономия?Вместе с Арамисом теперь, не сдерживаясь, смеялся и Атос. Ему безусловно нравилось, что их вечер приобретает новые окрас. И даже несмотря на то, что своим смехом он спугнул ту романтичность, которую пустил было в ход Рене, он был не прочь предаться и безудержному хохоту.—?Я даже не буду спрашивать, помните ли вы, потому что вы явно помните тот случай с евнухом из восточного Прованса,?— Атос вновь разошёлся в едва сдержанном смехе, прикрывая дергающиеся губы ладонью. —?Он явно рассчитывал на вашу поддержку.—?Господь меня помилуй,?— щёки Рене тронул лёгкий румянец, и он слегка опустил голову, впрочем, не переставая широко улыбаться и, будто задумываясь, пальцами с витиеватыми перстнями гладить впалую щёку. Рене даже не пытался скрыть своего смущения, но старался слегка приглушить его тихими смешками, чтобы не производить доскональный образ невинной девицы. Которой, собственно, он и являлся, когда произошёл этот не совсем приятный случай. —?Я был молод и слишком наивен…Теперь он и впрямь задумался, аккуратно проводя пальцами по своим изящным усам и вспоминая детали того странного происшествия.—?И тем более, Портос тогда предложил мне целый ящик хорошего испанского вина! Разве мог я отказаться от такого заманчивого предложения? Наш друг был уверен в моём поражении, а потому я хотел ему доказать, что он в корне неправ.—?Что ж, и впрямь доказали,?— усмехаясь, проговорил Атос. —?Тогда он ещё долго пытался найти вас.—?И всё-таки нашёл ведь,?— Атос округлил глаза и недоумённо уставился на д’Эрбле, который прикрыл глаза и утвердительно качнул головой. Он выставил разомкнутую пясть вперёд и принялся поочерёдно, с достаточно длительными перерывами в несколько секунд загибать тонкие паучьи пальцы. —?О-о-о, это было примерно три или четыре года тому назад: меня любезно пригласили на службу в одну старую, но очень уважаемую церковь, где я увидел его подле главного Священнослужителя.Атос не старался сдержать своего смеха, а потому даже позволил себе чуть запрокинуть голову назад под еле слышимый аккомпанемент беззвучного смеха Рене.—?Позвольте, неужели он Вас даже не узнал? —?Атос улыбался, а вокруг его глаз буквально светились маленькие морщинки.Арамис помолчал, склонил голову вбок и развёл руками, смотря куда-то в ноги де Ла Феру. На самом деле, он даже не задумывался об этом на полном серьёзе. Сам факт встречи привёл аббата в шок, а вот что касается реакции ?старого знакомого?, то до неё мужчине не было дела. Зато сейчас, когда об этом забавном инциденте зашёл разговор, ему действительно стало интересно.—?Признаться, я даже не знаю,?— он слегка нахмурился, а потом поднял в воздух указательный палец и как-то чересчур воодушевлённо посмотрел на графа, ярко улыбнувшись. И по мере сказанного его улыбка становилась всё шире и шире. —?Пару раз я ловил на себе его замысловатые взгляды, и знаете, под конец вечера мне было больше страшно, чем стыдно пред ним.—?Отчего же?—?О, Атос. Вы просто не видели эти бешеные глаза,?— теперь смеялся Рене, тыльной стороны ладони теребя кончик своих усов. —?Кажется, я вызывал у него праведный гнев. Думаю, он бы не упустил возможности и непременно подошёл ко мне, но его, видимо, отпугивала сутана. Или он всё-таки просто забыл меня.Атос ничего не ответил, но какие-то собственные умозаключения, которые он не решился озвучить своему другу, заставили мечтательную улыбку расцвести на его тонких губах.—?Я всё-таки склоняюсь к первому,?— Арамис вопросительно посмотрел на него и качнул головой, призывая пояснить своё предположение. —?Вас попросту невозможно забыть, Рене.Аббат звонко рассмеялся. Со стороны эти романтические речи из уст зрелых мужчин казались ему такими смешными и нелепыми, что отреагировать на это по-другому, кроме как смехом, он просто не мог. Хотя, глупо было бы отрицать, что этот разговор действительно грел душу своей непосредственностью и раскрепощённостью. Правду, которую они никогда бы не осмелились сказать в серьёзной обстановке, сейчас появлялась на свет через шутливые колкости. И оба понимала это из без лишних пояснений.—?Вы меня смущаете,?— честно признался аббат, кладя свою бледную ладонь на плечо графа. Незамедлительно Атос накрыл кисть друга своей, но Арамис даже не отреагировал, потому что это было уже столь обыденным, что даже не стоило слишком заострённого внимания. Со временем обоюдные ласки превратились в необходимые формальности. Кроме интимной близости, безусловно. —?Это самый ужасный поступок в моей жизни, Оливье!Вдруг Рене дёрнулся и лукаво усмехнулся, щуря свои по-лисьи хитрые глаза.—?Хотя, нет! Всё-таки, худший только после того, когда я свалил господина де Тревиля с лошади… —?теперь, вспоминая эту историю спустя много лет, он больше не испытывал того жгучего зазрения совести, которое гложило Арамиса всякий раз, когда молодой мушкетёр оказывался на приёме у капитана. Теперь он вспоминал её с какой-то необъяснимой теплотой на душе и лёгкой улыбкой на губах. —?Повезло, что Господь послал именно нам этого золотого человека! Иной бы после этого познакомил меня с эшафотом.Атос бы непременно засмеялся вновь, но его щёки уже болели, поэтому он лишь понимающе кивнул головой и так же мягко улыбнулся аббату.—?Это был просто несчастный случай, на войне и не такое могло случиться, мой милый друг,?— проговорил граф и в упор посмотрел на опустившего взгляд Арамиса. —?К тому же, грозить эшафотом глубокоуважаемый де Тревиль просто не мог, потому что к тому моменту он уже успел поквитаться с Вами.Мужчина напротив резко поднял голову и по обыкновению своему ухмыльнулся краем губ. После он нахмурился, кажется, вспоминая не самые приятные детали сия наиглупейшего происшествия.—?Даже с расстояния, как уточнял д’Артаньян, семи метров он оказался метким стрелком,?— Атос по наитию потянулся к груди Рене, откуда медленно, будто в процессе ища необходимую точку, провёл пальцами до самого нижнего левого ребра и остановился. Он исподлобья посмотрел на Рене, спрашивая у того разрешения, а тот мягко улыбался, в свою очередь, ожидая дальнейших действий графа.Атос, можно было бы подумать, что робко, но, на самом деле, проявлял он только излишнюю аккуратность, приложил ладонь к месту рубца, где время огнестрельное ранение превратило в некрасивый шрам. Впрочем, как и этот шрам, история была такой же некрасивой и походила больше на постыдную оплошность, нежели на забавный курьёз.Во время одной из многочисленных ля-рошельских осад четверым друзьям было предложено поучаствовать в конных сражениях. Портос, до этого скучающий в тени деревьев и изредка пускающий пули в слишком близко подобравшихся врагов, подписал на эту авантюру не только себя, но и своих верных друзей. Сами же они особым желанием не горели. Помимо, конечно, д’Артаньяна, который безумно хотел выслужиться перед королём и доказать его Величеству, что плащ мушкетёра ему был дан не зря. Что касается Атоса и Арамиса, то те даже не могли быть категоричными?— откажись они от этой затеи, их бы навечно обрекли на звание дезертиров. А соглашаться у них также не было особого желания. И вовсе не потому, что они трусили.Днём стояли непозволительно высокие температуры, и с раннего утра они обороняли свой сектор на самом солнцепёке. А потому они попросту разомлели на этом нещадно палящем солнце. Возможно, этому также способствовали не самые пристойные шутки, сказанные Атосом на ухо Рене. И хоть порой юный мушкетёр отмахивался от них и упрямо заявлял, что такие непристойности не подобают будущему божьему слуге, он не мог отрицать того, что эти самые ?порочные изречения? заводили и без того пылкую юношескую натуру. Такое непростительно легкомысленное отношение друзей к войне немного повергало кардинала в шок, но мушкетёры объяснили это отношение тем, что они всё происходящее войной вовсе не считали.Тогда они отвоевали около двух часов на скаку и к концу битвы даже оказались рады, что поучаствовали в этой небольшой конной баталии?— они наконец-то размялись и теперь чувствовали себя бодрыми. И единственной их ошибкой тогда было согласие на предложение короля законспирироваться под ла-рошельцев. Узнавали они друг друга, честно сказать, только по масти вороных рысаков, потому как лица были скрыты масками и увесистыми шляпами.В какой-то момент небольшой отряд, состоящий от силы из трёх человек, вдруг выскочил из кустов, где каждый из них распустил своих рысаков в разные стороны. Другие два скрылись в пушечном дыму, а третий помчался в сторону лагерей его Величества. Четверо друзей с необычайным энтузиазмом приняли эту заманчивую идею погони. Атос и Портос помчались вслед за исчезнувшими двумя товарищами, а гасконец и Арамис сообща погнались за их другим неприятелем, который был в меньшинстве.д’Артаньян предложил обогнать его и застать врасплох?— так они и поступили. Юный гасконец прибавил ходу, резко рванул поводья вправо и скрылся со своим скакуном в зелёной листве. Так он хотел добиться эффекта неожиданности. Арамис же выполнял роль загонщика?— он гнал неприятеля вперёд, надеясь, что д’Артаньян уже поджидал их впереди. И вот, когда их общий неприятель оказался окружён, он остановил своего ретивого коня и заметно замешкался. д’Артаньян медлить не стал, а потому быстро сориентировался и достал свой отполированный мушкет, зорко нацеливая его на загнанного наездника.Арамис же по случайности оказался ближе к ?врагу?, поэтому, когда тот снял маску и шляпу, удивлённо косясь на мушкетёра, Рене разглядел в нём де Тревиля.—?Стойте! —?громко воскликнул Арамис, пришпоривая своего коня.Но гасконец слишком поздно понял причину столь ярого беспокойства его друга, а потому Рене пришлось на всём ходу проскакать мимо д’Артаньяна и ударить того по выстрелившему мушкету. Разразились одновременно два выстрела. Откуда последовал второй, аббат понял только тогда, когда уже лежал в луже собственной крови.По всей округе разлетелось жалостливое ржание, больше похоже на чей-то отчаянный вопль?— это повалилась смертельно раненая лошадь капитана мушкетёров. Сам же Тревиль выстрелил в ответ, но в отличии гасконца, пуля которого непременно достигла цели, если бы не Арамис, он попал именно туда, куда целился?— в наездника.И только услышав имена своих подопечных и увидев их испуганные лица без масок, он понял, в чём дело. Хоть ранение было не таким серьёзным, Арамис тогда очень испугался. И даже когда на все взволнованные утешения друзей Рене, сдержанно улыбаясь, дрожащим голосом шептал ?На всё воля Божья?, он больше всего на свете не хотел умирать. Сам факт мучительных агоний его вовсе не беспокоил, но покидать этот мир, ещё не став тем, кем ему стать было предначертано судьбой, он не хотел.—?К чему лукавить, я и впрямь испугался за Вас,?— с лица Атоса вдруг пропала та заражающая улыбка, а сам граф стал предельно серьёзным и сдержанным на очередные радостные смешки. Но Рене этой секундной ?грусти? не разделял, а потому лишь хитро улыбнулся и закинул ногу на ногу, сделав при этом изящный взмах ладони куда-то в сторону. —?Вам просто повезло, что господин де Тревиль стрелял во время падения?— не иначе бы его меткая пуля прошла сквозь Ваш висок.Арамис, обычно серьёзный в таких делах, только самодовольно усмехнулся и подпёр рукой подбородок, при этом продолжая держать зрительный контакт с Оливье. Между ними было решительно пару сантиметров, которые Рене намеренно создал между ними, чтобы распалить огонёк внутри его друга. де Ла Фер прекрасно знал эту тактику, но всегда безоговорочно вёлся на неё. Почему бы и нет, если, в конце концов, проигравших средь них не оказывалось, а выгоду из этой игры получали оба.Граф заметил, что Рене не очень понравился его нравоучительный тон, поэтому вместо того, чтобы продолжить заготовленную лекцию о безопасности, он вновь расслабился, угловатость в чертах лица исчезла, и теперь он точно выглядел умиротворённым.—?По крайней мере, если Вы не подумали о себе, подумали бы обо мне,?— Рене от такого неожиданного заявления приподнял голову, удивлённо округлил глаза и скептически изогнул бровь. —?Знаете, как тяжело мне было выносить те недельные лишения без Ваших снисходительных ласк? Ещё немного, и я бы сошёл с ума.Арамис засмеялся, а потом невольно подвинулся ещё ближе и положил руку на плечо графа так, что та смогла приобнять шею графа. Пальцами аббат зарылся в слегка отросшие смолистые локоны Атоса, изредка едва оттягивая их назад. Сам же Рене источал праведное желание, а на его устах играла кокетливая ухмылка.—?Чтобы Вас утешить я признаюсь, что испытывал терзания, не меньшие Ваших,?— Рене зарылся всеми пальцами в шевелюру графа, начиная аккуратно массировать. —?Позвольте, но я испытывал в разы больше мучений, чем Вы! Мало того, что та рана загноилась, так ещё и Вы, мой милый друг, каждый раз приходя навестить меня, пускали неоднозначные намёки, демонстрировали превосходство надо мной, а потом резко обрывали кульминацию и исчезали! Простите, но с такой наглостью меня не отвергал никто.—?Этому я научился у Вас,?— граф пустил тихий смешок. —?Помнится, кто-то упорно утверждал, что не заинтересован… простите, как Вы это называли? А-а-а, ?словесные рукоблудья?! Так вот, не заинтересован в словесных рукоблудьях. А потом, в противовес своим словам, млел от сказанных на ухо непристойностей.—?Я был в бреду,?— попытался вывертеться аббат.—?В сладком бреду анжуйского,?— чуть ли ни на распев проговорил Атос, а после, завидев румяные щёки друга, продолжил:?— не думается ли Вам, мой милый Рене, что Вы слишком богохульны для аббата?Арамис прыснул в кулак, сделав наигранно удручённый вид.—?Будь я Арамисом, а не аббатом д’Эрбле, я бы непременно обиделся,?— он развёл руками и улыбнулся. —?Но с годами понимаешь, что правда, хоть и такая, куда дороже сказочных убеждений, придуманных мной самим.—?Не могу не добавить, что Ваши признания греют мне душу,?— граф наконец предпринял ответный шаг и также приблизился к аббату. Действуя по инерции, так как эти уже привычные жесты были отточены долгими годами, Атос по-свойски провёл тыльной стороной ладони по скуле аббата, медленно ведя ей по очертанию острого подбородка друга.Рене же, в свою очередь, приподнял голову, будто подставляя себя под приятные ласки, прикрыл глаза и ухмыльнулся. де Ла Фер сам не заметил, как в голове начали возникать образы мурлыкающего кота, нагло требующего продолжения ласк. Помнится, Ришелье был в восторге от этих пушистый дьяволов, а потому Атос на секунду даже представил себя великим кардиналом, чья рука сейчас блуждала по ?своему питомцу? и приносила удовольствие то ли ему, то ли самому графу.Рука Оливье медленно прошлась по тонкой шее Рене, на пару мгновений останавливаясь на кадыке и чуть давя на него своей ладонью. Аббат тут же чуть приоткрыл рот и в какой-то секундой панике вцепился в плечи Атоса, впрочем, ослабляя хватку после того, когда пришло уверенное осознание, что он в полной безопасности. А граф продолжал безнаказанно вести чуть подрагивающими пальцами по открытой и подставленной под ласки шее, улыбаясь своим собственными мыслям.Рене казался сейчас таким беззащитным и даже наивным, что у графа возникала и крепчала настойчивая обязанность оберегать покой и здравие этого человека. Но он прекасно знал, что эти поддатливость и чересчур явная покорность только скрывали за собой звериное желание обладать и неоспоримое умение держать всё под контролем.Когда Рене чуть отпрянул, де Ла Фер не оценил такой расклад, а потому свободной рукой приобнял мужчину за талию и дёрнул на себя. Аббат оперся руками о массивные плечи друга, дабы не повалиться на графа и не оказаться вместе с ним на холодном полу. Впрочем, в сложившейся ситуации, бывший мушкетёр был даже не прочь исполнить свои опасения.—?Послезавтра я должен уехать в Сен-Жермен,?— на выдохе проговорил Рене, крепче сжимая чужие плечи. Атос продолжал своё дело. —?Если не будете против, я бы хотел, чтобы Вы отправились со мной…Граф убрал руки и как-то резко переменился в лице: он упрямо гипнотизировал взгляд Арамиса напротив, будто пытаясь увидеть в них, шутит он или нет. Но аббат, видимо, такого острого внимания не оценил и заметно напрягся негодующему лицу его сердечного друга.—?Хотел сообщить Вам это за ужином, но я учёл риск возыметь вилку в своём левом глазу,?— де Ла фер, неожиданно для Рене, снял его руки со своих плеч и крепко сжал их, словно пытаясь удержать Арамиса. —?Перед тем, как прибыть к Вам, я побывал в своём имении и пообещал Раулю немного побыть с ним?— видимо, он заскучал в моём отсутствии.Поначалу аббат сидел с нечитаемым лицом, и смотрел он будто сквозь Атоса: его взгляд точно зацепился где-то на носу графа и одновременно смотрел в никуда. Создавалось впечатление, будто д’Эрбле делал какие-то очень важные выводы в голове, но, на самом деле, сделал их сразу же после слов Оливье. Теперь он просто сидел и не хотел в них верить.А потом он моргнул, задержав глаза закрытыми, а когда резко распахнул свои серые очи, то в упор посмотрел в глаза напротив и севшим голосом озвучил:—?Три дня назад я отправил в Бражелон своего лакея. Там его заверили, что Рауль отсутствует из-за своего отъезда в Дижон,?— от глаз Рене не ускользнуло, как всего лишь на несколько секунд побледнело и осунулось лицо его собеседника. —?Так скоро вернуться он просто не мог, потому что дорога занимает около четырёх дней. Я более чем уверен, что наш мальчик ещё даже не достиг города.—?Он мог вернуться по стечению обстоятельств,?— попытался убедить его Атос, приняв весьма спокойное выражение лица.—?В таком случае, вы бы непременно встретились в дороге?— Рауль выехал именно тогда, когда Вы, судя по всему, уже были на пути сюда,?— холодно отчеканил аббат, сжимая ладони в кулаки. Атос сжал чужие руки ещё сильнее. —?Вы ехали по одной дороге и просто не могли разминуться. Разумеется, если Вы или Рауль не решили объехать друг друга по топким болотам той местности.Граф замолчал. В голове ещё были сотни отговорок, но все они были придуманы явно не для Рене. Он был не столь глуп, чтобы не раскрыть обман уже после первого промаха Атоса. Долгое отсутствие Оливье, по его собственной задумке, должно было чем-то компенсироваться. И оно непременно окупится. По крайней мере, граф был уверен в этом. Но единственное, чего он хотел добиться?— это сохранение интриги для Рене.И фатальной ошибкой де Ла Фера стало его минутное молчание. Аббат воспринял его, как вердикт мыслям, которых он так опасался. А Атос, по своей невнимательности, не сразу понял, в чём мог заподозрить его Арамис. Это и стало отправной точкой.—?Граф,?— от такого обращения маска спокойствия тут же слетела с лица Атоса, и он удивлённо покосился на печального аббата. —?Послушайте… чем придумывать столь неправдоподобные оправдания, Вам стоило бы просто сказать, что Вы устали с дороги. Я бы не навязывал… своё общество.Оливье был то ли оскорблён этим нелестным обвинением, то ли шокирован необычным умозаключением Рене. Он не подавал ни малейших намёков, чтобы бывший мушкетёр смог заподозрить его в неискренности слов о печали, которую принесла графу долгая разлука. Более того, в этот вечер Атос первым проявлял инициативу на желаемую близость, а потому был весьма удивлён сделанным выводам. Он был так взволнован размышлениями Рене, что даже забыл о новых попытках оправдаться.—?Рене, что Вы говорите! Услышьте себя, прежде, чем превозносить Ваши обвинения мне,?— Арамис продолжал остервенело вглядываться в глаза графа, будто ища в них правды. —?Мне никогда бы в жизни не пришла мысль о том, что кто-то из моих друзей или… или, тем более, Вы, Рене! Могут утомить меня своим присутствием… что за глупость?Но аббата, кажется, слова графа не убедили. Он не менялся в лице и только уже бесцельно смотрел на лицо собеседника, погрузившись в свои мыслительные процессы. Его взгляд помутнел, а сам мужчина выглядел, точно неживой?— с таким же пустым взглядом на Атоса воззирало глиняное изваяние у ворот аббатства. Только ему были чужды человеческие чувства, в то время, как в потемневших очах Рене плескалась не только обида, но и злость.Тайна очередного отъезда пошатнула самолюбие Рене и задела его чувство собственного достоинства. Неужели он не достоин того, чтобы узнать правду или, хотя бы, быть избавленным от этой лжи, которую Атос преподнёс ему с таким невинным лицом, что аббату даже стало тошно. Другой правды в произнесённых словах он не видел или, скорее всего, видеть не хотел.—?Послушайте,?— вдруг вновь заговорил граф и положил свои ладони поверх ладоней Рене. Тот резко опустил взгляд на свои руки, но, несмотря на сильное желание, не двинулся с места. —?Помните нашего старого друга графа де Немур? Как только я прибыл в Бражелон, мне пришло известие о его приглашении к себе. Точнее, граф приглашал не только меня лично, но и Вас, Портоса и нашего д’Артаньяна! У него нашлось для нас небольшое дело, ознаменованное в пять тысяч пистолей. Он вспомнил оказанные нами услуги несколько лет назад. А потому и предложил очередное дело, как своим старым приятелям, понимаете?Рене молчал, но было видно, что он находился в смятении. Кажется, слова Атоса нисколько не убедили аббата.—?Насколько я знаю, письмо прибыло только мне, поэтому я хотел съездить один, а после пригласить наших друзей в своё имение, чтобы сделать им небольшой подарок, разделив полученную мной сумму денег на всех…Арамис, даже не успев предугадать собственной реакции, резко выдернул свои ладони из крепкой хватки Атоса и вскинул их вверх. После чего он вскочил, будто на него вылили чан с кипятком, и в несколько шагов пересёк практически всю комнату, учитывая то, что келья аббата была достаточно свободной. Он резко развернулся к графу на каблуках своих ботфорт и непроизвольно чуть притопнул. Внутри Рене разгоралась обида, а глаза его пылали праведным гневом. Он скрылся в тени, именно в том месте, куда не попадал свет от горящих свечей. А потому со стороны Атоса казалось, будто бывший мушкетёр вовсе не имел глаз?— солнцеподобное лико смешалось с окружающим его мраком.—?Позвольте, Вы, верно, потешаетесь надо мной? —?Арамис с вызовом посмотрел на Атоса. —?Всё своё свободное время я отдавал бесконечным молитвам во имя Вашего здравия, чтобы за это получить лживые оправдания?На предпоследнем слове он сделал небольшую паузу, чтобы подобрать подходящее слово с менее агрессивной окраской. Но, не придумав ничего дельного, он озвучил именно то, что вертелось на языке. Лицо графа опустело, и эмоции на нём менялись с той же периодичностью, что и внутренние ощущения Рене. В конце концов, Атос выглядел таким невозмутимым, что могло показаться, будто ему была безразлична эта чрезмерная всполошённость Рене. Но по тёмным желвакам, бегущим вдоль напряжённых скул, Арамис сделал вывод, что Оливье весьма заведён для ответного наступления.—?Я не давал Вам повода, чтобы Вы усомнились в правдивости моих слов,?— продолжая оставаться наигранно невозмутимым подметил граф и откинулся от спинки дивана, принимая сидячую позу. —?Прошу Вас, не драматизируйте ситуацию, это всего лишь очередная поездка.—?Вы дали эти поводы трижды!Выпад де Ла Фера, как показалось аббату, одним точным ударом обесчестил все переживания и тревоги Рене и сделал из них никому ненужные формальности. В словах своего друга д’Эрбле нашёл смутный, едва уловимый даже для самого Атоса намёк, что все те пережитые бессонные ночи и тревоги оказались пустым занятием, которое Оливье не смог оценить по достоинству.—?Позволь я себе, как Вы выразились, драматизировать, меня бы ещё два дня назад нашли сбросившимся с колокольни,?— озвучив свои же слова, он скривился, отчасти понимая, что это действительно один из возможных поворотов событий. —?Но, это большой грех, поэтому пришлось упиваться своим горем в одиночестве, уповая на то, что Господь презрит Вас.—?Бросьте, Вы слишком любите своё аббатское существование, чтобы так просто свести счёты с жизнью,?— лукаво проговорил Атос.—?Так вот как Вы думаете,?— Рене сощурился и склонил голову вбок; его золотистые патлы расползлись по плечу.Они были знакомы много лет и знали друг друга лучше, чем самих себя. Поэтому, когда Рене вместо громкой ругани и неаргументированного крика лишь лукаво улыбнулся, пряча в этом недобром оскале весь свой яд, таящийся и мастерски скрывающий внутри, и слегка склонил голову вниз, Атос свёл брови к переносице и почувствовал, как быстроходно улетучивается расположенность Рене к графу.Ободок чёрных ресниц д’Эрбле томно колебался, словно трепыхающиеся на ветру голые ветви деревьев, скрывая озлобленные и опечаленные сероватые глаза.де Ла Фер встал следом и сжал челюсти, пытаясь удержать взгляд на слегка подёргивающихся, кривящихся в лукавой усмешке губах Рене. Но становилось так тяжело на душе, так мерзко от того, что всего одно неосторожное слово, сказанное им накануне, ошибочно воспринялось Арамисом, как вердикт, лишающий его прошедшие ежедневные скитания ценности.Он всегда знал, что Рене, как никто другой в жизни Атоса, был ему предан, хотя и не признавал этого и часто отшучивался о своей беспрекословной независимости; он был взволнован, если что-то шло не по плану, но всегда старался скрывать чуждую другим тревогу под светящейся улыбкой; аббат не любил утруждать окружающих своими чувствами и переживаниями, предпочитая этому созидание проблем других, в котором чаще скрывалось не столько проявление заботы, сколько желание лишний раз убедиться в том, как могут быть глупы люди.Право, Рене не имел острой привычки возносить себя выше других, но порой проблемы мучеников были столь примитивны и глупы, что оставалось только замаливать чужие грехи, а за спиной насмехаться над тупостью незамысловатых жизней. Именно по этой причине, когда Арамис начинал проводить тонкие параллели между своими тревогами и тревогами его посетителей, он молчал, не желая показаться слабым и, более того, глупым. Для всех он навсегда стал холодным, мнимо дружелюбным аббатом д’Эрбле, который мог улыбаться в лицо и при этом отравлять человека своим ядовитым взглядом. Это был коварный интригант, которого со временем научился бояться даже бесстрашный Атос.—?Я понимаю, что, возможно, вы устали, и что Вас держит здесь только данное мне перед отъездом обещание,?— де Ла Фер вальяжно прошёлся на несколько шагов вперёд, вынуждая Рене непокорно отступить, скрестить руки на груди и вновь заговорить:?— но это вовсе не повод врать мне!—?Я не думал, что Вы опуститесь до такой низости и предположите, что я, как Вы выразились, придумывая свои отговорки, приплёл к ним наших друзей! —?Атос одарил Рене своим фирменным убийственным взглядом, от которого по спине мужчины пробежался табун мурашек, а коленки едва ли не подогнулись от тона сказанных слов. —?Я сказал Вам чистейшую правду: я хотел лишь преподнести Вам и нашим друзьям небольшой презент.Всё же с графом аббат позволял себе менее ограниченную палитру эмоций, поэтому вместо уже привычного смешка, его губы слегка округлились, из них вырвался короткий стон удивления, а изящные бледные руки разбросались в стороны.—?Давайте наивно предположим, что я поверил Вам. Но это не отменяет того, что Вы не выполнили своего обещания! —?Видя, как Атос медленно, словно на охоте, приближается к нему, Арамис по кругу начал обходить оппонента, вновь скрещивая руки и бледными пальцами левой кисти касаясь своей аккуратной бородки. —?Ни к чему эти оправдания! Перед отъездом Вы слёзно клялись в том, что подарите мне уединённую неделю за все мои бессонные ночи. А теперь, мало того, что Вы срываетесь прочь, так и не назвав мне настоящей причины, так ещё и не сдерживаете своё обещание.В какой-то мере Рене осознавал, что может казаться слишком настойчивым в этом уединении, но он привык за всех свои деяния, хоть они и не совершались по воле Атоса, получать желаемое вознаграждение. И ничего самонадеянного именно в этой просьбе он не видел.—?Дьявол бы Вас побрал, Рене! —?прикрикнул граф, но только осознав неэтичность своей выходки, он вновь попытался успокоиться. —?Я сказал Вам правду! И если Вы мне не верите, это далеко не мои заботы?— моя совесть пред Вами чиста, как и перед моим друзьями. А что касается моего обещания, которым Вы слишком часто фигурируете в обвинительной процессии, то попрошу не делать из меня должника только из-за того, что своё свободное время Вы, замечу, по собственному желанию провели в забвении,?— когда Оливье оказался у двери, Рене уже успел поменяться с ним позициями и теперь стоял у окна, доверчиво повернувшись к графу спиной. —?Я надеялся, что Вы сможете принять сложившиеся обстоятельства, но, увы. И, дополню, что я не давал приказа хоронить меня и упиваться этим мнимым горем.В лунном свете он казался ещё тоньше и уязвимее, словно хрупкая фарфоровая кукла. Его белоснежные пальцы, растворяясь под бледным блеском ночного света, играли с воздухом, перебирая его, словно чьи-то густые локоны. В этом ярком сиянии любой из прилежников Рене мог легко спутать его с архангелом, спустившимся для благословения за усердную работу. И только Атос знал, что под этим белёсым свечением скрывался хитрый и до одури лукавый чёрт.Внутри Арамиса уживались и даже переплетались тяга к богословию и любовь к чёрным интригам. Атос же был полной противоположностью, который в интригах никогда замешан не был, и всячески старался пресечь любую из них на корню.—?Вы знаете лучше меня, что будь у меня такая возможность, вместо терзаний по Вам я бы молился Богу и, в позволяющие это дни, распивал сладкое вино,?— поначалу голос Рене был таким ровным и спокойным, что Оливье показалось, будто их небольшая перепалка пошла на спад. Но Рене был бы не Рене, если бы последнее слово было не за ним. —?Я не знаю, что Вы действительно задумали, граф, но я не люблю, когда не сдерживают свои обещания,?— он замолчал, а после усмехнулся и нарочито разочарованно вздохнул.Тогда Атос буквально загорелся, понимая, что Рене хочет незаслуженно сделать его виноватым. И при всём желании, если аббат действительно возымеет такую цель, он непременно выполнит её, ведь насылать проклятое чувство вины он умел, как никто другой. Именно по этой причине Атос не любил спорить с Арамисом.Граф вновь сделал несколько стремительных движений навстречу, на что Рене только вальяжно развернулся на пятках, наигранно ласково улыбнулся, и его острый взор вонзился в рассерженный взгляд напротив, губы перестали кривиться в нежеланной улыбке, и аббат сделал шаг вперёд.—?Послушайте, дорогой Рене, мы оба знаем, что если дальнейший разговор пойдёт по этой же тропе, ничего хорошего не выйдет,?— всё также холодно процедил Атос. —?Я приехал не для того, чтобы просить разрешения. Я хотел лишь убедиться в Вашем здравии и получить поддержки. По всей видимости, последнего у Вас не имеется. Поэтому, хочу только удостовериться в том, что Вы не держите на меня зла.—?Ну, что Вы, граф, это большой грех,?— незамедлительно пропел Рене, продолжая настаивать на своём. Ему явно не понравилось, что Оливье решил пренебречь его предостережениями. —?Тем более, как можно злиться на Вас! Ума не приложу, какие заботы заставил вас предположить подобное.Атос не любил свои секундные слабости, поэтому в тот момент смог сдержать рвущийся наружу крик и последовал непревзойденной тактике Рене?— он оставался невозмутимым, хотя точно знал, что внешне явно уступал своему противнику. И только спустя некоторое время, когда де Ла Фер отвлёкся на более мирские проблемы и успокоил свой легко воспламеняющийся пыл, он с ужасом понял, что тогда увидел в Арамисе своего соперника, которого необходимо было победить в этой вечной схватке острых умов.—?Вы печалите меня,?— Атос устало вдохнул и, высвободив ситуацию из узды, признался:?— меня крайне беспокоит, что Вы беспристрастно отбиваете своё желание обладать. Увы, но Вы… —?де Ла Фер осёкся и замолчал, Рене же перестал улыбаться и прищурился, готовясь к не самым приятным обвинениям,?— … Вы, мой милый Рене, возомнили себя властителем этого мира, приказы которого должны беспрекословно выполняться. И я, прошу заметить, начал страшиться этой мании ещё очень давно…Рене впервые за весь вечер недовольно нахмурился, кажется, забыв, что не надел привычную маску хладнокровия. Он слегка склонил голову вбок и приоткрыл рот, дабы ответить что-то в свою защиту, но Атос остановил его жестом и разочарованно покачал головой.—?Я всё боялся, что когда-нибудь признаюсь в этом, но, чтобы Вы не нашли опровергающих фактов, я подтвержу свои обвинения. Когда его Величество отправил гонцов с очень важным письмом для одного священника, живущего на далёкой окраине Прованса и вот-вот готовящегося отойти в мир иной, спустя неделю послов нашли в Вашем аббатстве, неожиданно принявших священный сан, а старик уже скончался. И, по какой-то чрезвычайно невероятной случайности, поблизости оказались именно Вы! И именно Вас некий приближённый короля порекомендовал Вашу светлость в качестве советчика!—?И что же Вы хотите этим сказать, господин де Ла…—?Прошу, не перебивайте меня,?— стремительно откликнулся Атос, не на шутку задевая самолюбие Рене. —?А когда было принято решение собраться всем вместе после того, как д’Артаньян чуть ли не покинул нас в очередном походе против мятежников и получил опасную рану, Вы любезно отказались, ссылаясь на нездоровье. И только спустя несколько недель решительного молчания, мы узнаём от Вашего послушника, что в тот день Вы приняли испанских священнослужителей, от которых посмели принять милость. И это после благословения его Величества. Что за неслыханная дерзость, Рене!—?Побойтесь Бога, граф, ибо Вы сейчас пытаетесь выставить меня бесчестным дураком! —?Арамис, словно молодой ретивый жеребец, вскочил на дабы и позволил себе больше, чем едкие сарказмы и уничтожительные взгляды. Нахмурившись, он тяжёлой поступью направился к графу, решительно остановился в метре от него и приоткрыл рот для очередного громкого обвинения.?Но он замолчал. И не потому, что ему не было, что сказать. А только потому, что это были одни из тех слов, которые вполне могли стать точкой невозврата.Арамис прекрасно знал, что де Ла Фер слишком тяжело переносил раскрытие аббатом тайны рождения его сына. Сам же бывший мушкетёр бесконечно уверял своего друга в том, что все его тревоги по поводу душевного состоянии аббата напрасны и только зря расходуют энергию графа. Но как бы убедительно не улыбался Рене, как бы ласково после всех этих лживых оскалов он не касался статной груди графа, и какие бы сладкие речи он не возносил до опаленного горячим дыханием уха Атоса, де Ла Фер видел плохо скрываемую печаль в этих серых очах.Отчасти Рене понимал, что де Шеврез ему была ничем не обязана, особенно после того, как он просто исчез из её жизни, не сказав перед прощанием ни слова. Но, всё же его гложило привычное для человеческого души, и неподобающее для аббатского жития чувство обиды. И, несмотря на то, что граф каждый раз делал весьма старательный вид, будто верил словам Рене, он, безусловно, понимал истинное отношение его друга к этому вопросу. И аббат, в свою очередь, знал, что Атос уже давно смог выявить его истинную реакцию, но будто намеренно не замечал этого. Но они не чувствовали необходимости поднимать эту тему?— хоть между ними порой и повисала некая недоговорённость, они и без лишних слов понимали, что знают друге о друге абсолютно всё и без объяснений.Наконец оба замолчали, каждый погрузившись в свои раздумья. Атос думал только о том, что эта ссора была одной из тех, после которой стыдно взглянуть в глаза своему оппоненту. В этот, казалось, так долго ожидаемый вечер, они высказали друг другу немало неприятных слов, переменивших их отношения друг к другу.Он даже не мог представить, о чём в тот момент думал Рене. Он всегда был непредсказуем не только в своих действиях, но и в мыслях. И в его немигающем взоре, невольно обращённом куда-то в угол комнаты, нельзя было ничего разглядеть: Арамис был то ли растерян, то ли обижен, а может и сам чувствовал вину, которая, возможно, тяготила его так же, как и Атоса.Это был не самый счастливый конец их совместной главы, который так и не получил своего логичного завершения. Все самые сокровенные терзания наконец вырвались наружу, но даже они не были ознаменованием конца той долгой распри.И всё же, с отчаянной мыслью, что начало уже положено, и завершение ещё не настигло их, Оливье устало вздохнул и опустил голову.—?Что ж, рано или поздно, это должно было случиться. На то она воля Божья, верно, Рене? —?услышав своё имя, аббат немедля повернул голову на звук, но ничего не ответил, буквально пожирая Атоса обиженными очами. —?Я вверяю свою дальнейшую судьбу Вам и надеюсь на благоразумный вердикт.Арамис на протяжении нескольких секунд недвижимо простоял на своём месте, колебаясь сделать шаг навстречу. И, в последний раз одарив взглядом опечаленного де Ла Фера, он медленно, будто оттягивая этот неприятный момент, прошествовал к двери и так же неохотно провернул в ней отданный раннее ключ. Сделав в проёме небольшую щель, Рене отошёл в сторону и едва заметным жестом пригласил Атоса выйти.—?Я уверен в Вашем благоразумии,?— тихо проговорил Оливье, останавливаясь напротив аббата.Рене не мог найти в себе силы поднять глаза, в то время, как граф жадно изучал каждый миллиметр измождённого лица, будто бы видел его в последний раз. При одной подобной мысли Арамис всё же подарил своему другу трепетный взгляд, в котором притаились все существующие эмоции, и которые невозможно было разделить на отдельные составляющие. Больше не было того дерзкого вызова или злости, что так не шли этим прекрасным серым глазам. Теперь Атос даже смог разглядеть в них сожаление и так и не произнесённое вслух извинение.Получая в ответ лишь опаляюще горячее дыхание Рене, граф развернулся и устало поплёся к двери, как вдруг, его тихо окликнули:—?Ступайте, но прежде запомните, что здесь, отныне, за Вас молиться больше никто не будет,?— Арамис нагло солгал не только Атосу, но и себе, потому что лишь по прошествии нескольких дней он осмелится признаться самому себе в том, что он допустил большое упущение?— после горького ухода де Ла Фера он будет молиться за него день и ночь.Жители аббатства не на шутку перепугались, когда озлобленный гость, без прежней любезности, отказался от уже подготовленных покоев, вскочил на своего коня и умчался прочь.Рене стоял у окна и прятался за каменной колонной, дабы остаться незамеченным. Но эта чрезмерная скрытность была излишней, так как граф особо не следил за тем, наблюдает ли за ним кто-то или нет.И, тем не менее, аббат проследил взглядом за своим другом до самого последнего момента?— пока тот не скрылся в густой листве мрачного леса. Тогда, ещё будучи злым за этот вечерний ?концерт?, Рене не сразу понял, какое большое упущение они совершили.Впрочем, эта непреднамеренная разлука оказалась только начальным звеном одной цепи. И если самим друзьям, участникам этой ссоры, этот конфликт не преподнёс ничего хорошего, то для заинтересованных лиц это стало успешным началом интриги.