XII (1/1)

XIIВесть о болезни Маны разнеслась по городку, как пожар. Танака даже говорил, будто болезнь оказалась настолько серьезной, что старик раскошелился на врача. Многие жители опасались, что вернулась ?испанка?. В эти дни Гакт вдруг ясно понял, что Ману в городе не любят и относятся к нему с опаской. Когда Танака рассказывал ему, что Мана ?продал душу за талант?, Гакт не придал этому значения: досужие вымыслы скучающих провинциалов, обыкновенное мещанство. Теперь же он видел, что за досужими вымыслами скрывалась в лучшем случае неприязнь.В кафе днем было малолюдно, но редкие посетители приносили новости и сплетни и охотно делились ими с Танакой?— тапера никто не замечал. Разговоры гудели над Гактом, и очень быстро он убедился, что кое-кто в городе был бы рад, если бы болезнь доконала Ману, кто-то просто злорадствовал, и сочувствие Мана мог получить разве что от друзей-актеров и иностранцев.?Почему его так не любят???— гадал Гакт и невольно вспоминал свою родину. Сам он тоже не пользовался большим пиететом в родных краях, но у его соседей были причины его недолюбливать?— а что мог натворить Мана? Гакт улучил момент и спросил об этом Танаку. Тот, насколько Гакт мог судить, относился к Мане скорее равнодушно, чем с неприязнью, хоть Мана и говорил, что Танка его ненавидел. Еще одно подметил Гакт: Танака считался с Маной, понимая, что именно его визиты приносят кафе значительную часть выручки.—?Кто их разберет,?— буркнул Танака. —?Он и сам относится к ним не лучше, так чему ты удивляешься?В кафе они были вдвоем. До открытия оставался еще час с лишним, Гакт помогал Танаке привести зал в порядок: накануне толстый американец подрался с тощим русским поэтом, и нужно было убрать следы случившегося.—?Я был трудным ребенком,?— сказал Гакт,?— и многие меня не любят в родных краях?— и есть за что. Но я ума не приложу что бы такого мог натворить он, что его так невзлюбили, что даже желают ему смерти?Танака посмотрел на него и задумчиво покачал головой. Потом отвернулся и произнес: ?Смерть?. Гакт не понял его и переспросил. Танака снова вздохнул и стал объяснять:—?Смерть преследует этого человека. Когда госпожа Сато была еще на сносях, умер его дед, тоже оннагата. И знаешь, не все в этой смерти чисто. Его укусила змея, заползшая в комод с одеждой. Как она туда забралась? Да и видел я ее потом. Отродясь у нас таких не водилось! Дело нечисто, решили тогда мы…—?И свалили вину за это на неродившегося младенца?—?Нет, конечно. То есть?— не сразу. У него был старший брат…—?Я знаю, он умер от чахотки, когда Мана был маленьким…—?Как же! Чахотка! Доктора тоже говорили: чахотка! Это он его убил.—?Да что за чушь? —?воскликнул Гакт.—?Чахоткой долго болеют и долго умирают, а Таро угас так быстро… Больше похоже на проклятье. —?Танака помолчал. —?Сам я, конечно, знаю, что это чушь, как ты говоришь. Я был дружен с его отцом и знал, что болезнь мальчика долго скрывали от чужих, надеясь, что все образуется… Но люди в городе болтали всякое. Тогда болтали и потом, когда он занял место своего отца на сцене, стали болтать еще больше.—?Отец-то жив,?— улыбнулся Гакт.—?Да, но на сцену больше не выходит. И никогда не выйдет. Упал и расшибся так, что потом с трудом говорил… Что-то там в голове повредилось. Танцевать он тоже больше не может. А кому он передал все свои роли и потом отдаст театр? То-то. Люди покумекали и решили, что это все Мана?— так он пробивался к сцене. Ну, а еще, странный он, будто не от мира сего. И всегда такой был. И богатство у их семьи неизвестно как нажито. На театре денег не заработаешь, особенно в такой глуши.—?Я понял,?— кивнул Гакт. —?Зависть и непонимание, вот и все колдовство.—?Ну, знаешь… Я и сам, честно говоря, не особо его люблю. Знаю я его немного получше, чем прочие, а все-таки есть в нем что-то такое… Колдовство или нет, а поищи-ка другой городок, где толпятся иностранцы. Что? Нет? А у нас?— вот они, два стула вчера сломали. Что им тут делать? Океаном любоваться? Он их тут держит. Невольно задумаешься… —?Он вдруг отвлекся и стал рыться в бумагах у кассового аппарата. —?Совсем забыл! Еще вчера утром принесли…Он вручил Гакту письмо. Писала сестра. Она сообщала в нескольких словах, что выходит замуж и уезжает с мужем в Токио. В конце письма она недвусмысленно намекала брату, что, если он приедет в Токио, она сможет помочь ему?— пусть только обратится к ней. ?У моего мужа обширные связи,?— писала она,?— он знаком и с музыкантами, и с актерами, и с банкирами…? Гакту этот список показался слишком обширным для одного человека, но мысль рвануться в Токио, пусть и под покровительство шурина… Сейчас, конечно, ему не стоит нарушать покой молодоженов, но через полгода или год… И вот бы?— увезти Ману отсюда.Прежде эта мысль почему-то никогда не приходила ему в голову. Сейчас она сверкнула молнией в его мозгу, и он всерьез задумался: не стоит ли попытаться?.. Мана говорил, что мечтает играть в современном театре?— в Токио такой найти легче, чем в провинции. Гакт написал Мане письмо?— гостей тот не принимал?— и изложил в нем свои мысли. Он передал письмо через Огаву, и утром через нее же получил ответ?— буквально в четырех словах: ?Ты с ума сошел?.Мана, прочитав письмо Гакта, был крайне удивлен. Он сам не мог не думать, хотя бы вскользь, о том, что ждет их дальше. Внутренне он смирился с тем, что их пути рано или поздно разойдутся, и хотя он и не был этому рад, принимал такой финал как неизбежность и не позволял себе переживать неотвратимое раньше времени. План Гакта показался ему нелепостью. И все же было в этом письме столько чувства, что он не мог не растрогаться при мысли о том, что было бы, сбудься эта нелепость…Уехать из Коками он никогда не хотел. Наверное, ему бы хотелось побывать в Европе и в России, может, и в Соединенных Штатах, но жить и умереть он собирался только здесь. Теперь же мысль об отъезде закралась и ему в голову, и он никак не мог перестать об этом думать. ?Уехать,?— думал он, кутаясь от озноба в одеяло,?— никогда больше не видеть этого дома, отца, не слышать шепота за спиной! Быть где-то, где меня никто не знает! Это было бы так сладко, так прекрасно?— с ним или без него… Но как оставить мать здесь??Врач сказал, что его болезнь вызвана нервным перенапряжением. Мана всегда считал себя крайне спокойным человеком и в другое время стал бы спорить, но теперь он точно знал, что врач прав, и знал причину своего ?нервного перенапряжения?. Он старался не думать об этом, забыться в книгах или во сне, но неприятные мысли просачивались в его голову и копошились, словно черви. Он гнал их от себя, и ему удавалось от них избавиться, и тогда его колотил озноб и по всему телу разливалась неприятная слабость. Он почти не выходил из комнаты, но знал, что его навещали приятели?— он никого не принимал. Его томила скука, но он не хотел видеть никого рядом с собой. Он брал со стола книгу и рассеянно прочитывал несколько страниц, потом засыпал. ?Я имел подлость убить сегодня эту чайку. Кладу у ваших ног,?— прочитал он, открыв том на случайной странице. Пролистал дальше:?— Любить безнадежно, целые годы все ждать чего-то… А как выйду замуж, будет уже не до любви, новые заботы заглушат все старое. И все-таки, знаете ли, перемена?. Он слышал и знал эти слова с детства, когда мать читала иногда вслух?— была у нее такая привычка и сохранилась до сих пор, читать понравившиеся фразы вслух, на весь дом?— и каждый раз он знал до боли в груди, что чайка погибла зря, а Маша лжет и сама знает, что лжет, и все это так нравилось ему. И тот момент, когда Заречная говорит, что хочет славы! О, как бы он это сказал! Какой бы правдой это было для него! Он даже однажды набрался смелости и предложил отцу переделать пьесу под Кабуки, но отец только рассмеялся. Мане тогда было пятнадцать, и этот смех нанес неизлечимую рану его самолюбию.Иногда он спрашивал себя: любит ли он отца? —?и не находил ответа. Он, разумеется, уважал и почитал его, но любил ли… Мать он обожал. Ее он не смел обидеть, к ней прислушивался, жалел ее. Она вышла замуж за человека вдвое старше себя, вышла?— Мана знал это?— по любви и вопреки родительской воле и очень скоро пожалела об этом, но она ждала ребенка, Таро, и утешалась мыслью о детях. А потом Таро умер… Мана знал все это. Отчасти он слышал кое-что в разговорах, отчасти догадывался, а самую доподлинную правду знал из дневника матери, который как-то случайно нашел. Он никогда не давал ей понять, что знает ее тайные мысли, но про себя жалел ее и как мог заботился о ней. Отец был совсем другим, и Мана не понимал его временами. Иногда ему казалось, что он для отца существует только как актер, один из многих в театре. Он отдавал ему главные роли в обход других?— но потому ли, что Мана?— его сын или он просто полагал, что тот справится лучше? Мана много думал об этом, особенно в то время, когда его стремительная карьера только началась, и признавал справедливость обоих предположений. Однажды он спросил об этом отца прямо, но тот ничего не ответил, только пожал плечами.Мана отложил книгу и откинулся на подушки. Он провел в постели так долго, что уже устал болеть. Ему хотелось вернуться к своей привычной жизни. Во время болезни он почти не выходил из комнаты, и чаще всего даже обед и ужин ему приносила Огава. Сегодня он решил спуститься вниз. О дальних прогулках или о кафе не могло пока идти и речи, но спуститься столовую?— это первый шаг к возвращению. Он поднялся. Вынул из-под подушки письмо от Гакта и кинулся к комоду, где хранил подаренное Гактом утикакэ, письма и записки от Гакта. Иногда он думал, что лучше бы сжечь их, но не мог себя заставить. Ни мать, ни Огава, ни тем более отец не полезли бы туда, и Мана был спокоен за безопасность своих секретов. Домашние не прикасались к его вещам и тем более к костюмам. Разве что кто-нибудь посторонний…Он спустился вниз. Мать заводила граммофон. Она всегда слушала музыку, когда отец уезжал по делам. У нее с девичества сохранилась скромная коллекция пластинок, которую она изредка пополняла. Она слушала все: от Моцарта до джаза. Иногда она подпевала пластинке, и голос ее звучал слабо и нелепо, но Мане нравилось ее слушать.—?Отец уехал? —?спросил Мана, подойдя к ней.—?Да. А тебе уже лучше?—?Немного.Она коснулась рукой его лба и улыбнулась.—?Ты всегда был на редкость крепким и здоровым. А отчего твой приятель, ну тот, приезжий, не заходит к нам больше? Он даже не навещал тебя ни разу. Ему неловко, быть может, но ты скажи ему, что мы ему рады. Если он твой друг…—?Хватит,?— оборвал ее Мана, стараясь преодолеть смущение. —?Он очень горд, знаете? А живет бедно, так что ему правда неловко, и я не хочу его смущать. Да и не люблю я принимать гостей.—?Мне казалось, что ты как будто ставишь его выше других. Ну, да это твое дело.Она часто заводила этот разговор с самого первого визита Гакта в их дом. Чем-то он нравился ей и вызывал в ней добрые чувства. Мана же и сам думал о том, чтобы приглашать его?— но после всего что происходило между ними по ночам днем привести его в дом, посадить за один стол с матерью? Мана считал себя превосходным актером, но сыграть равнодушие в такой ситуации было бы ему не под силу. Он сам над собой смеялся из-за этих мыслей, но ничего не мог с ними поделать.Из граммофона лился Шопен, и из-за этого Мана не мог не думать о Гакте. ?Какого черта? —?подумал он. —?Я так давно его не видел, и мать не возражает…?—?Отец вернется завтра?—?Да. Утром.Мана невольно поморщился, но ничего не сказал.—?Вам скучно без него? —?спросил он, улыбнувшись. —?Быть может, правда позвать кого-нибудь на ужин? Это развлечет вас.Она благодарно взглянула на него и кивнула. Подруг у нее почти не было. Она приехала в провинцию из Киото и так и не смогла прижиться среди местных. Ее уважали в городе, Мана знал это, но дружбы, задушевных разговоров?— этого она была лишена. У нее никто не бывал, а в гости она ходила очень редко.После обеда Мана передал записку для Гакта: ?Приходи к нам ужинать. Отец уехал, и нам тут скучно вдвоем. Заразиться не бойся: доктор сказал, что моя болезнь от нервного напряжения?. Он подумал приписать еще что-нибудь забавное, но ничего не придумал. Когда Гакт пришел, Мана успел шепнуть ему: ?Займи ее беседой. Отец уехал ни с того ни с сего, и она скучает, а я слишком слаб еще для светских бесед?. Гакт охотно выполнил его просьбу. Он оказался блестящим собеседником, говорил умно, выказывал отличный вкус, остроумно шутил. Мана даже гордился им про себя и рад был, что изменил своей привычке и решился позвать его в гости.