Ушастик. (1/2)

Тупая боль глухо отдалась в плечо, бедро, сжала сильными пальцами пятку. Пробежала вдоль позвоночника, игриво коснулась рёбер, стальным винтом вошла в острую тазовую кость.

— О-ох, — вырвался из сухой глотки протяжный стон.

— Шаст, ну мать твою… — раздался сиплый голос откуда-то слева. — Чего так рано?

Пол, так настойчиво упирающийся в нос, не позволял взгляду сфокусироваться, подбородок неприятно саднил. В глаза лезли взмокшие кудряшки.

— А сколько время?

Антон приподнялся на локтях, устало вздохнул. Времена одиноких, спокойных, утренних часов прошли — теперь он должен вставать по общему будильнику, идти по общему коридору в общие же душевые. Умываться, чистить зубы. Желание вставать пропало так же резко, как появилось. Грудь обдавало холодом даже сквозь футболку, остужая кожу. Пострадавшие вчера коленки давали о себе знать мелкими ноющими синяками, стертая кожа зудела, раздраженная грубой тканью пижамных штанов.

— Шесть утра. Мы ещё минимум полчаса могли спать, — проворчал Дима, скидывая одеяло на пол. — Чего разлёгся?

— Мне и так нормально, — зевая, ответил Шастун и сложил руки под головой. — Ещё посплю пожалуй.

— Вот уж нет, — Поза охватил праведный гнев. — Раз меня разбудил, так и сам вставай.

Антон, игнорируя соседа, вновь сладко зевнул и прикрыл глаза, постарался забыть о надвигающемся дне. Во всех возможных смыслах.

— Не, серьёзно, вставай. У нас тут полы — больная тема, отморозить жопу на раз-два можно.

— А говорили — элитная школа-пансион, элитная школа-пансион. Скажи ещё, что у вас крысы водятся, — Антон все-таки последовал совету и сел на кровать, заворачиваясь в одеяло, как в кокон.

— Может, и водятся, — Поз многозначительно глянул на пол. — Тут, я говорил уже, разного рода люди обитают. Егорка вот например — сдаст и даже не поймёт, что сдал.

— В смысле?

— А он однажды Стасу так и сказал — одиннадцатые собрались за «коробкой», ну, помнишь, там, где библиотека, — Антон покивал. — Без задней мысли. Он, конечно, ни словом не обмолвился о том, что они там курили, но это ведь и так понятно.

— Всем, кроме него самого? — додумал Шастун, криво улыбаясь, у него в прошлом классе тоже такой был.

— Конечно. До сих пор не понимает, почему его не зовут никуда. Рядом с ним стараются лишний раз ни о чем таком не говорить. Кстати, ты же у нас пока территории толком не знаешь?

— Почему? — Шастун возмутился так, будто учился здесь уже десятый год и незнание местности его оскорбило бы.

— Настоящей — там, где покурить можно, через забор пролезть.

— А у вас тут такое есть?

Зная, куда едет, Антон заранее распрощался с сигаретами и ночными прогулками, зная, как строго соблюдают закон в подобных местах.

— Мы же не в монастыре, — пожал плечами Дима. — Всё это, естественно, тайна, сокрытая за семью печатями, но все знают. Сегодня проведу тебя по злачным местам, как раз Сенечки нет.

— Чего? — Антон понадеялся, что такой общий вопрос вполне удовлетворит собеседника и тот раскроет ему все карты сам, без допроса с пристрастием.

— У нас сегодня с ним урока нет, значит, он опять куда-то усвистал. Ты скоро сам поймёшь, но если коротко — Сенечка у нас левая рука директора и правая — Стаса. На глаза ему с нарушениями лучше не попадаться, он ведь та еще собака, хоть и не сутулая. Если узнает что-нибудь, будешь у него на побегушках следующие пару недель.

— Дотошный?

— Умеет появляться в ненужном месте в ненужное время. Ну и мозги ебать умеет, это да. Он как-то Нурлана три раза заставил работу переписывать. Там что-то пустяковое было, а он упёрся — «двойку получить слишком просто, заработай мне хотя бы три». В итоге за прогул переписки он ему ещё одну пару влепил.

— Бесчеловечно, — пробормотал сонный Антон, начиная уже клевать носом.

— Арсений Сергеевич тогда был прав, на самом-то деле. У Нурлана без этих двоек выходила твёрдая четвёрка, а с ними — обидная тройка, поэтому… эй, не засыпай. Пора уже, сейчас мелкие повалят — к раковинам не подойти будет.

Антон встрепенулся, услышав внезапное обращение к «литератору» по имени-отчеству. Оно звучало странно: полно, отскакивало от зубов и прокатывалось по языку прохладным шариком. Шастун поспешил отбросить навязчивые мысли о чужом имени, встал и чуть не взвизгнул совершенно по-девчачьи. Пол температурой напоминал могильный камень. И как только он мог лежать на нём, помышлять ещё и о сне на этой холодрыге?

— Понял теперь?

Антон понял. И захотел вдруг домой.

К тёплой, мягкой постели с матрацем, запомнившим все его чуткие косточки, становившемся помягче, где нужно. С сердобольным будильником и знакомым грохотом мусоровоза под окном. Может, квартира номер 203 по Садовой и не была для него местом успокоения, но местом знакомым, понятным — точно.

Ступни кусал сначала холодный ламинат комнаты, после — краткий момент почти чистой эйфории — они шли по мягким коврам, зарываясь в мягкий ворс пальцами, смело перешагивая змеи замысловатых узоров. Но на смену тёплой шерсти вскоре пришёл кафель душевых. Гулкое эхо резиновым мячиком отскакивало от белых стен.

Зелёные глаза, с укором смотрящие из небольшого зеркала над раковиной, ужаснули Антона. Тусклые, безжизненные радужки, белки с кроваво-красными прожилками, опухшие веки.

— Выглядишь неважно, Шаст, — коротко заключил Дима, брызгая себе в лицо водой. — Не спал всю ночь что-ль?

— Да не, просто на новом месте… — начал неловко Антон, доставая из предварительно взятого мешочка зубную щётку и пасту.

— Приснись жених невесте, — перебил его Даня и глуповато усмехнулся, его странно расширенные зрачки, впрочем, добавляли улыбке жутковатый оттенок. — Так как, снился кто-нибудь?

Дрожь предательски встряхнула плечи, Антон скривился, вспоминая кошмар.

— Жених? — он сплюнул пену, облизнул губы, собирая белесые мятные остатки.

— А почему нет? Мы все тут демократы, равноправие, все дела, к тому же…

— Поперечный, ты решил с утра пораньше дунуть? Говорил же, что закончилось всё, — Дима принюхался, закатил глаза, — тебя такими темпами Пашка унюхает.

— Закончилось, да не совсем. Ножки кровати всё-о-о помнят, — посмеиваясь, протянул Даня.

— Поперечный, ты ахуел? Не, ты честно скажи, ахуел? Кто траву в школе хранит? — Позов попытался заглянуть в красноватые глаза, увидеть в них хоть каплю раскаяния (на здравый смысл он перестал надеяться пару лет назад).

— Да ладно тебе, Грек, не нуди, ну ей-богу, голова и без тебя болит, — проворчал взявшийся будто из ниоткуда Эд. — А ну заткнись, заебешь.

Последнее было адресовано разоравшемуся о несправедливости жизни пятикласснику. Кажется, кто-то спер у него полотенце. Выглядел Выграновский паршиво — осунувшийся, блеклый и жутко злой.

— Что с людьми похмел делает, — притворно всплеснув руками, проворковал Поз, постепенно успокаиваясь. — Агрессия, нарушение мыслительных процессов, опухшее ебало.

— Шаст не лучше выглядит, — пробурчал Эд из глубин раковины, куда залез, полагаясь на целительные свойства холодной воды, щедро льющейся на виски.

— Э, — возмутился Антон, берясь за полотенце.

Сильнее уязвленного достоинства болит только спина. После пары ударов мокрым полотенцем.

Все это — толкучка у душевых и стоек с полотенцами, низкие раковины с дешевыми зеркалами, Антон заметил, что по краям краска на рамках уже успела облезть, холодный кафель — напоминало летний лагерь. Смешки мелких, грустное бурчание старших смешивались в громкий гул, плотной взвесью заполняющий равномерно просторную комнату. Он вдыхал плотный воздух, чувствуя на кончике языка остринку смешков, удушающий запах чужого дезодоранта. Как эти живые звуки отличались от колкой, ледяной тишины его квартиры. Каждый день начинался с темноты, с тени потухшего фонаря, падающей на лицо тяжёлым чёрным котом. Потом — шлепки босых ног и посудомойка. Если приложиться ухом к её тёплому боку, покажется, что где-то в её механических, бездушных глубинах гейзеры с шипением стремились к небу. Он часто так делал. Садился на колени и подолгу слушал, пока…

— Шаст, пошли уже, оставь Эда! Настрадался, — сквозь придушенный уже сиплый смех окрикнул парня Позов.

В комнату возвращались быстрым шагом, сметая на своём пути мелких, порыкивая на них злыми, голодными собаками.

Из комнаты уже бежали — звонок на завтрак прозвучал как раз, когда Поз пытался почти безуспешно натянуть севший в стирке свитер.

Чашка горячего кофе — вот и все, что нужно было Антону Шастуну. Марьяша с поддержкой ГОСТов решила по-иному — кофе, он почти как спички, детям не игрушка. Довольствуйтесь крепким чаем с тремя ложками сахара и мятной отдушкой, дорогие друзья!

Антон Шастун вернулся за теперь уже их столик с кислой миной и кружкой чая в руках, поймал на себе липнущие, вязкие взгляды новых знакомых.

Начиналось всегда так. С долгих взглядов. С протяжных вопросов — «ты как, нормально?» или извечное «нихуя, а пожрать не думал?». Парням, в общем-то, всё равно — «ну дрыщ и дрыщ, видали и похуже», а то, что следить за собой не хочет — его проблемы. Обычно Антон лишь отмахивался, старательно изображать усталость от подобных замечаний не приходилось, за последние полгода у него в мозгу собралась целая коллекция маминых высказываний на тему его худобы. Истеричные и усталые, визгливые и глухие, почти угрожающие — они поджидали его на каждом углу, несчастливыми чёрными котами лезли под ноги, сверкали злыми глазами. Отчим тоже внёс свой вклад анекдотами за кружкой хорошего пива «под футбольчик», скабрезным:

— Для парня худеешь что-ль, принцеска?

— А? Антон, ты тут вообще, алло? — перед глазами настойчиво щелкали пальцы Поза. — Земля вызывает Шастуна, Земля вызывает Шастуна.

— Отвянь, — слабо огрызнулся парень. — Я настроиться пытаюсь.

— На что это? — пробубнил Даня, выдыхая клубы мелких крошек от печенья.

— На химию эту вашу блядскую, я же нихера не знаю, — Антон поставил чашку, потер глаза.

— Ладно тебе, Кузнечик не так уж и плоха, если уметь с ней договариваться, — пожал плечами Позов, отставляя в сторону пустую тарелку. — Кстати, Антон, а…

— Да нихуя! — вклинился Эд, зло поглядывая на яичницу из-под насупленных бровей, похмелье после вчерашних-сегодняшних приключений продолжало портить ему настроение. — Она та ещё сука вредная. У неё пока переписку выклянчишь — от старости сдохнешь. Я однажды все билеты выдрочил, от ебаных зубов отскакивало, а она мне «нет, иди нахуй». Я спрашиваю, почему, мы же договорились и все дела, а она мне…

— Ты ей этот зачёт месяц сдавал, — насмешливо протянул Даня.

— Да какая разница! Я же выучил! — Выграновский зло выдохнул через нос, оттолкнул тарелку так, будто это она была виновна во всех его неудачах, и встал, накидывая рюкзак на плечо. — Короче, Шаст, держись Грека и не рыпайся, она беспокойных не любит.

— О, Господи, — Дима демонстративно закатил глаза, кажется, пародируя кого-то из учителей и шумно вздохнул. — Иди уже, Эдуард.

— Э! — начал было оскорбленный донельзя, полупанкушный репер, но его унёс беспокойный поток вечно спешащих семиклашек — вставать в столовой было опасно для жизни и стабильного положения в пространстве.

— Так вот, Шаст, — Дима повернулся к нему всем корпусом, смотря прямо в глаза. — Я спросить хотел…

— Эу! Десятки! — раздался вдруг громогласный рёв откуда-то слева.

Удивительную слаженность действий порой проявляет толпа — все разом повернулась и вцепились взглядами в низкого, «хвостатого» учителя.

— Да, Сергей Борисович? — откликнулся Щербаков, подскочил, сверкнув новой, фирменной, «галочковой» толстовкой.

— Сегодня после уроков мне нужны будут добровольцы на лыжню. В прошлом году забыли сделать — мелочь мучилась. Поднимите руки, кто готов?

Постепенно, в процессе короткой речи физрука, десятки сникали, спешили сесть за столы и уткнуться в опустевшие уже тарелки. Глаза забегали, мозги заскрипели — как бы отмазаться, как бы сказать о нежелании принимать участие в общественно-полезной деятельности и не остаться при этом ленивым свинтусом, позором класса? Антон применил самую действенную и простую тактику, повторил за другими. Не отворачивался явно, но и не смотрел на преподавателя в упор, сохранял бледность лица, попытался слиться с окружающей действительностью, с молочно-белой плиткой и светлого дерева столами, с рассеянным, слепящим в густой темноте зимнего утра светом.

— Вот вы ленивцы, а? — возмущённо фыркнул Сергей Борисович и широко улыбнулся, став на секунду похожим на мопса. — Тогда молитесь на удачу.

Антон помолился и, о чудо, выиграл — его в списке невезунчиков не оказалось. Зато был бедный, несчастный…

— Да-да, Позов, пора привести себя в форму, иначе опять двадцать пять раз зачёты мне сдавать будешь, — прокомментировал недовольное сопение учитель и, махнув хвостом, удалился, насвистывая что-то.

Шастун, вздрогнув, повернулся к Диме — слова, хоть и адресованные не ему, резанули по ушам. Он почти физически ощутил укол внимательных карих глаз. Тёмные, обычно приветливые, теперь в них застыло странное выражение. Подозрение. Быстрый чужой взгляд скользнул от лица вниз, к шее, к скрытому под толстым слоем объёмной одежды телу.

— Чо? — выпалил Антон, не сдержав старого, уже забытого почти говора глубинки, узких пустых дворов, бледными проплешинами разъедающих стройные ряды панельных девятиэтажек.

— Антон, ты не подумай, но…

— Жаль, что тебя выбрали конечно и…

Трель звонка прервала обоих. Тихое позовское «блять» Антон услышал уже уходя.

Впрочем, ждать нового друга все равно пришлось — расположение кабинетов Шастун так и не выучил толком.

«Химия» — слово страшное. Предмет, скрывающийся за этим безобидным определением, ещё страшнее. Элементы, уравнения реакций. Бесконечные вычисления и нескончаемые определения. Число Авогадро, моли и многое другое. Все то, что Антон старательно не учил. В самом начале девятого класса, когда оказалось вдруг, что и социально-экономический профиль на кой-то черт имеет часы химии, Шастун готов был застрелиться. В голове не укладывались цифры и буквы одновременно, уже в восьмом классе он осознал, что проще будет сразу согласиться на двойку и даже не вспоминать о проклятой химии. Что же делать теперь, когда за оценками следят не родители, но вся администрация? Куда бежать, если вокруг — один забор и лес, так недружелюбно оскалившийся еловыми лапами? И, раз уж вышло так, как вышло, где найти толкового репетитора?

Кабинет химии — претворенный в жизнь рай для списывающих: огромная аудитория, столы стоят полукругом и напоминают собою места в зрительном зале старого театра, идут широкими, просторными «лесенками». Зелёные стены с чучелами кабана и какой-то облезлой кошки, футбольное поле доски, буквально созданное для решения километровых уравнений, плакаты с подробнейшими рисунками растений в разрезе — биология, как оказалось, проводится в этой же аудитории. Дима поспешил занять место подальше, но не в самом конце, потянул за собой и Шастуна. На этот раз тот решил не спорить с новым другом, памятуя об истории с литератором. Антон начал понимать местные правила: хочешь быть в относительном выигрыше — выбирай золотую середину.

— Ты уверен, что она ничего спрашивать не будет, м? — прошептал парень, наклоняясь к уху соседа.

— Не, — Поз отмахнулся, роясь в рюкзаке, кажется, потерял учебник, — Ты Эда поменьше слушай. Она добрая, просто требовательная.

— Сеня мне тоже таким показался сначала, — проворчал Антон, отворачиваясь, — А в итоге — фиг тебе, а не нормальное место.

— Забей, Кузнечик не злючка.

Перестук каблучков разносился по коридору, возвещая о приближении своей хозяйки за пару кабинетов до её появления. Антону этот звук напомнил звон старых игрушечных барабанчиков которые родители обычно покупали, чтобы соседей «повампирить». Она влетела в класс, улыбнулась и, как это обычно бывает с обворожительными девушками, которые прекрасно осведомлены о своей красоте, захватила все внимание присутствующих. Сжала его в сильном кулачке, вцепилась розовыми ногтями. Остановилась подле своего стола, обвела взглядом аудиторию.

— Мне тут кое-кто сказал, что у нас новенький есть? — наконец, она раскрыла рот, и голос её оказался удивительно красив для учительского, обычно хрупкое женское сопрано надламывалось уже после первого года работы, становилось резкими, слишком громким. — Подними руку, пожалуйста!

Антон послушно поднял, сдержав обстрел колкими, завистливыми взглядами. Ну конечно, впервые пришёл и уже такое внимание. Или это он слишком много думает о них?

— Да, спасибо. Антон ведь, верно? Меня называй просто Ира, пожалуйста. Долгая история, там замешана одна математичка и пара неприятных ситуаций, но, если коротко, я своего имени в полном формате не терплю. Окей?

Шастун покивал заводным болванчиком — «да, да, да, математичка, вся фигня, отвали» — сел и уставился в пустую тетрадь. Синяя клетка взглянула в ответ желтоватыми пустотами, в голове, он готов был поклясться, та же пустота.

— Надеюсь, за зимние каникулы вы не совсем забыли химию и готовы к работе, потому что я хочу провести вводный тестик! — Кузнецова хлопнула в ладоши, радостно улыбнувшись собственным словам в противовес общему недовольному гулу.

— Вводная контроха, серьёзно? — Антон возмущённо уставился на Позова, спешно листающего тетрадь.

— Сорян, Шаст, раньше такой херни не было, — прошептал он. — С меня ответы.

Отказываться было глупо. Шуршание передаваемых листочков с заданиями подтвердило неотвратимость теста. Антон, получив свой, готов был истерически заржать.

— Пятнадцатый вариант?

Позов кивнул, пожевал кончик ручки, тихо выругался.

— Она составляет по шестнадцать вариантов. Сама. Всегда. Таких заданий нигде не найдёшь, вообще, — бормотал он, обводя нужные ответы, — Тут ещё повезло, тест сделала. Обычно всё сами пишем.

— А у неё эти работы где-то в одном месте хранятся? — заискивающе начал Шастун, даже не смотря в свой лист, все равно ведь не поймёт ни единого задания (процесс окисления каких-то там хитровыебанных белков, вы шутите или канатик с мыльцем все-таки понадобятся?).

— Вылететь хочешь? — Поз от удивления даже от заданий оторвался. — Есть у неё голубая папочка, конечно, но она её дома держит, насколько знаю. К тому же это — воровство.

— Ну да, ты прав… — Антон уныло посмотрел в свою работу.

Как и ожидалось — ничего не ясно, непонятно и вообще крайне туманно. Слова путались, цеплялись друг за друга, водили издевательские хороводы перед глазами. Антон успел распрощаться с обучением в чудо-школе и смириться с возвращением в безрадостный, одинокий дом, когда Дима вдруг улыбнулся, отложил работу.

— Давай сюда, сейчас разберёмся, — пробормотал он, притягивая чужой тест к себе.

Кажется, поездка домой ненадолго откладывается. Через пять минут Ира вновь похлопала и, все также лучезарно улыбаясь, приказала сдать работы. В том, что это именно приказ сомневаться не приходилось — выполнен он был быстро, без стонов и жалобных стенаний.

— Теперь приступим к уроку, да?

Вялые кивки стали ей ответом.

Пара по химии показалась Шастуну бесконечной — новые знания не лезли в усталую голову, удержать формулы и уравнения между ушей не удавалось, как ни заставляй себя смотреть только на доску, совершенно игнорируя окружающий мир. Воздух перед глазами густел, превращаясь в прозрачную патоку с привкусом пыли и ягодных духов Кузнецовой. Клубника. Ему хотелось клубники.

Хотелось взять альбом и убежать в поля. Лечь, поставив рядом миску со свежими ягодами и льдом. Смотреть в глубокое, светлое, чистое небо. Прикрыть глаза и в причудливой игре света увидеть блеск чешуи над головой, услышать плеск воды сквозь мерный гул поля, почувствовать, как тихо небо напевает колыбельные, нежно перебирая струны летнего ветра. На едва видимой границе между сном и явью зависнуть, ощутить себя лёгким-лёгким, и таким свободно-счастливым. А когда надоест — заставить себя проснуться, сесть, спугнув пару стрекоз и бледных бабочек-капустниц. Помотать головой по-собачьи резко, так, чтобы на секунду боль пробежалась по нежным извилинам. Сбросив остатки видений, взять в руки альбом, карандаши и рисовать. Что-то очень красивое, что-то живое и такое родное! А вот и он — кот. Сидит в траве, важно помахивая хвостом, красуется. Прищурив глаза, смотрит на Антона хитро, с издевкой. «Давай, попробуй отразить всё моё великолепие, неумеха» — будет говорить надменная мордочка. Он склонит голову на бок, во всей красе желая продемонстрировать аккуратную линию челюсти, необычной формы нос, прямое, нетронутое чужими клыками ушко. Конечно он примет вызов кота, улыбнется собственной оригинальности и приступит к штриховке. Пока не заметит удивительные глаза. Небо блекло по сравнению с ними, теряло всякую прелесть. Ярко-голубые с белыми крапинками, они сверкнут лучше всяких сапфиров.

Антона разбудил звонок. Он удивился, увидев полную и подробную лекцию в тетради. Его родная, круглая вязь скурпулезно отображало каждое слово Иры. Буквы скакали, следуя чужой интонации. Кажется, многие годы учебы не прошли даром — пальцы действовали механически, безо всякого участия головы.

— Ты как в трансе сидел, все нормально? — Позов нахмурился, стараясь разглядеть в шастуновском лице какие-нибудь признаки помешательства.

Или на худой конец гриппа.

— Не, просто задумался. За тест спасибо, сам я никогда бы не решил, — Антон вымученно улыбнулся, его грёзы были столь реальны, что возвращаться сейчас в сухую и бледную 'настоящность' было почти физически больно.

— Потом рассчитаемся, — Позов ответил на его гримасу усмешкой, не слишком-то хорошим актером был Шастун.

— Что у нас сейчас?

Оказалось, впереди их ждало удивительное путешествие в душнейший мир физики. Не только из-за кабинета — местная администрация решила отыграться именно на нём и не выделила денег даже на ручки для окон, не говоря уже о вентиляторах. Батареи топили как в последний раз, разогреваясь до состояния свежевыплюнутой Везувием лавы. Поз объяснил основные принципы умасливания физика Кирилла Владимировича — соглашайся и кивай.

«Эх, ничего для уроков нет, нынче только айпады да туалеты новые могут покупать!»

Да, да, айпады нам не нужны. Долой технологии, даешь «ебонитовые» палочки!

«И учителям тяжело с вами, оболтусами, возиться днем и ночью!»

Ох, и правда тяжело. Нас ведь поболее пятнадцати! И это не мы сидим тут, всеми фибрами души желая свалить побыстрее и никогда больше не видеть изрытого морщинами и старыми шрамиками лица с бледно-карими глазами.

«А вот сейчас все и забыли, в честь кого эта школа была основана!»

Да, да, в честь Попова, знаем, знаем. Какого только? «Радио», Сенечка или «сила земли»?

Антон с Димой просмеялись весь урок, пока Кирилл Владимирович не сделал открытое замечание. Да и после это нисколько не мешало спевшейся вдруг парочке придумывать на ходу шутки.

-… и ходит черепахой такой, весь из себя «у меня хер фарфоровый в заднице вчера был», — продолжал дошедшую до абсурда историю Позов.

— Скорее сегодня, ночью ведь это обычно?.. — начал было Антон, но вовремя остановился, заметив, как распахнулась дверь.

— У вас звонок не слышно, пора уже — какой-то патлатый одиннадцатиклассник исподтишка подмигнул классу и показал кому-то «ок» пальцами.

Кажется, Эду.

— Надеюсь, вы не обманываете меня, молодой человек? — спросил препод, отрываясь от исписанной формулами доски.

— Конечно нет, как бы я вышел иначе?

Так Антон понял, что иметь собственные связи среди одиннадцатых классов бывает весьма полезно. Накинув рюкзак на плечо, он поспешил за Позовым, на выход.

— Учиться не надоело? — Эд налетел сзади, сжал Антоново левое плечо и уложил голову на правое, — Что у нас там следующее? Можете не отвечать, я и так знаю.

— Выграновский, завались, я не планирую прогуливать первый урок истории в году, — Позов насупился, зло посмотрел на улыбающегося во все тридцать два парня, в его глазах мелькнуло что-то отдалённо похожее на зависть.

— А он ведь опять будет про «повторим материал прошлых уроков» затирать, — протянул Эд, семеня за Антоном, цепляясь за него с упорством застрявшего на дереве котёнка.

Зависть во взгляде Димы приобрела характер вполне конкретный и читаемый.

— Я крепких привёз, — одними губами, но кривляясь и подмигивая произнес подстрекатель.

Позов остановился, тяжело вздохнул.

— Нахер историю, ты прав.

— Так держать!

Антона никто не спрашивал. Впрочем, ему это и не нужно было.

Выходили через «второй вход», полуслужебный, формально — аварийный, но увесистый амбарный замок этому факту в лицо плевал и продолжал висеть неподъемной гирей.

Пульс оставался ровным, почти неощутимым, нетронутым волнением и страхом. Кеды прошлепали по густому ковру вниз по лестнице. Антон улыбался своим мыслям, улыбался, чувствуя как свободно вздымается грудь, как невесомо ощущается тело, такое лёгкое, лёгкое, лёгкое как во сне, в недавнем видении! Эд быстро вскрыл замок, едко комментируя каждое свое действие, но даже его брюзжанием — «да иди ты, гнида железная», «сука пластмассовая, хули ты застреваешь» и фирменное, деревенское «ебать не перекопать» — нисколько не тревожили Шастуна. Звуки вились вокруг мотыльками, безнадёжно бились в стекло блаженства и невинного наслаждения собой.

— Открывай, — шепнул ему Позов с «шухера».

Тонкая рука легла на железную ручку с облупившейся рыжей краской. Пальцы обхватили холодную сталь, напряглось плечо, неприятно щёлкнул сустав. Мышцы натянулись живыми струнами.

После — короткий забег до местной курилки. Вдоль стены основного корпуса, поближе к стенам, вне поля зрения полуслепых камер; самое опасное место — чистое поле между учебной и общажной частями здания. Там камеры были, но кто не рискует, тот не курит за гаражами, хоть коробку и было сложно назвать таким низким, обыденным словом. Однако по окончанию открытого отрезка начинался благодатный участок перед общагой. Такие пустые окна неправильно смотрелись даже в бледном, сероватом свете зимнего дня. Пара шагов и они на месте. Антон же не шёл — летел. Колени гнулись даже слишком податливо, шаги были нездорово бесшумны, движения — смазаны. Взгляд скользит по окружающему миру бесцельно, не цепляясь ни за что. Тусклое небо манило. Клубились плотные облака, ветер забирался под свитера и кофты, мертвенно-холодными пальцами сжимал бока. В вышине воздух ворочал стальные цепи облаков, гулко завывая. Антон, запрокинув голову, испуганно вздрогнул — на миг показалось, что его может унести эта ледяная, вечная сила, утопить в стылом тумане, задушить. Дыхание предательски перехватило, дрогнули руки, ослабли резко ноги. В бледном, застывшем свете земля, плотно укрытая снегом, сливалась с тяжёлым небом, тянувшимся вниз облачным своим брюхом, наполненным ледяной крошкой. Чёрные стволы деревьев мерзкими, вечно влажными, истекающими водой венами связывали их, терялись в вышине тонкими веточками. Что-то глухо шлепнулось, выругалось, встало и пошло дальше. Эд.

Антон сморгнул наваждение, цеплявшееся за ресницы солёными каплями. Деревья остались деревьями, небо не упало, не возвысилась земля. Остался только страх, чистый и ужасающе покойный. Он не хотел возвращения снов наяву, но мог лишь пожать плечами и продолжить идти. Он и не надеялся избавиться от них навсегда.

Втиснувшись между двух небольших колонн, установленных когда-то обезумевшим архитектором, тройка авантюристов уселась на каменные постаменты. Пустилась по рукам красная пачка, сверкнул на пару секунд огонёк. Закурили. Антон жадно вдыхал жгучий, горький дым, с удовольствием ощущая, как наполняются отравой лёгкие, как мелкой пылью оседает на языке привкус вишни, въедается в слизистую.

— Ты что, бабские притащил? С вишенкой? — наигранно возмутился Позов.

— А чего тебе не нравится? Крепкие? Вполне. Вкусные? Вполне. Вот и помолчи, — парировал Эд, пряча пачку в глубины штанов с по меньшей мере десятком карманов.

— У сестры попёр, м? Признавайся, — ткнул его в бок Дима, широко улыбаясь.

— Да ей не жалко всё равно, — лёгкий взмах руки, — И потом, ей полезно курить поменьше. Скоро лёгкие отхаркивать начнёт.

— Настолько всё плохо?

— Да, настолько, сейчас… — взгляд Выграновского метнулся к Антону, задержался на нём, изучающе пробежался по лицу, остановился на глазах, — Слушай, Антон, ты ведь у нас не болтливый вроде?

— Вы — мои первые знакомые тут, было бы глупо кусать руку, которая тебя по голове гладит, — улыбнулся Шастун, отсалютовал сигаретой, — Я отойду, если это личное.

— Да не, оставайся, не мешаешь, — Эд слабо улыбнулся, — Всё равно ведь узнаешь всё, она сама расскажет при первой же встрече. Короче — с родителями опять поругалась. Она на Байкал хотела смотаться автостопом, а мама запротестовала, отец вообще не отпустил. Запели они её дома, а Лиля чё? Лиля не дура, вылезла в окно, и чуть не с голой жопой — в город. Там поработала два месяца каким-то консультантом, под балконами жила, в тецешках мылась, накопила на нокию и рюкзак с парой вещей. Поехала в итоге. Потом, ну, историю с татуировщиком вы знаете. Дома её уже месяца четыре не было, если не больше.

— А мама с папой? — подал голос Антон, не заметив, как взял следующую сигарету.

— А что они? — Эд пожал плечами, откинулся затылком на колонну, — Повозмущались, поволновались и забили хер. Что они с двадцатилетней кобылицей сделают?

— В полицию о пропаже заявят? — Шаст, чувствуя подвох, спросил с осторожностью, надеясь, что больную тему не заденет.

— Если бы они заявляли каждый раз, когда Лиля уходит из дома… — начал Знающий Брат, растягивая слова, — Заебались бы через полгода.

Когда речь заходила о сестре, на лице татуированного, такого порывистого, грубоватого парня, расцветала довольная улыбка. Антоново сердце больно кольнула детская зависть. Зависть, подобная той, которая возникает обычно в спорах «а чей брат лучше». У Антона братьев не было.

— Собрались бля, а я? — пробубнил кто-то слева.

Парни одновременно вздрогнули.

— Да ебать тебя через кобылу, — шумно выдохнул Эд, возвращаясь в свое прежнее, обыкновенное состояние, — Иди нахер, Данон. Чуть сердце не выблевал.

— Ну не выблевал же, вот и сиди, — Даня прислонился к стене, развязным жестом откинул волосы со лба.

— Дань, я ни на что не намекаю, но ты не думаешь, что курить траву в школе как-то… — Дима нахмурился, разглядывая покрасневшие глаза, на которые то и дело спадали рыжие пряди. — Слишком?

— Да, Данон, не дело это, — Эд размашисто покачал коротко стриженной головой, — Дуть, да ещё и в школе!

— Харе издеваться. Скажите спасибо, что я у папочки бонг не спёр.

— Умница, — саркастично протянул Дима, — Эд, я спросить хотел насчёт места. Все как обычно?

Оказалось, мест для встречи с Лилей было несколько. У старой дыры в заборе рядом со входом, которую вот уже пару лет успешно прикрывает какой-то колючий куст, у ещё одной дыры, но ведущей уже в лес — летом те, кому не повезло остаться в школе, временами сбегали туда, чтобы искупаться в лесном озере. Об этой лазейке догадывались учителя, поэтому лишний раз её старались не использовать. И самый сложный (и бесполезный) путь шёл через поля за корпусами.

— Но туда ходят в основном семиклашки, чисто проветриться и прочувствовать вкус свободы. Что там на полях делать? Только если, — Эд, поигрывая бровями, провел кулаком вверх и вниз, — Но большую часть года там пизда холодно.

— Чего говоришь?

Парни повскакивали с мест, Антон свалился с постамента, больно ударившись бедром об обледенелую землю.

— Павел Алексеевич, а вы… — начал было Эд полуизвиняющимся тоном с заметными истерическими нотками.

— А я мимо проходил, решил посмотреть, кто это тут зажимается, — хитро прищурился директор. — Давайте начистоту, что вы тут делаете?

— Физру прогуливаем, — Дима глубоко вздохнул, отвёл взгляд куда-то влево, — Сергей Борисович попросил ему с лыжней помочь, а мне… нам лень стало, вот мы и решили тут пересидеть.

Антон, все также сидя на земл, еле сдержал улыбку. У Позова был явный талант к вранью.

— Хочу поздравить вас, господа неудачники, единственное, что вы сделали — прогуляли последнюю пару и обед, — худое лицо расчертила острая улыбка.

Или нет?

Позов с размаху хлопнул себя ладонью по лбу, устало вздохнул и мрачно посмотрел на директора.

Или все-таки да?

— А он собирает нас всех после уроков, верно я понимаю? — с явным намёком спросил Дима.

Директор живо покивал, быстро оглядел собравшихся.

— Но тут, насколько я понял, не все идут на помощь Сергею Борисовичу?

— А мы за компанию хотели посидеть, одному ведь скучно, — подхватил Эд.

— Вот и будете отрабатывать, только по отдельности. Господ Эдуарда и Дмитрия мы отправим прокладывать лыжню, а вы, молодые люди, — взгляд Павла Алексеевича остановился на Антоне, метнулся к Дане, — пойдете во второй корпус помогать библиотекарю расставлять книги. Арсений Сергеевич пожаловался, что на наших стеллажах чёрт-те что творится. Как всегда в общем-то, классика жанра. Вы сейчас загляните в столовую, поешьте и идите на свои отработки. Поешьте, ладно? — на секунду Антону показалось, что учитель смотрит на него в упор, так проницательно и всезнающе, — не надо мне тут приём пищи сдвигать, как вам того хочется.

Теперь Шастун знал, на что надеялось его умудренное опытом подсознание. Тащиться на обед не хотелось, но пристальный взгляд карих глаз подгонял, толкал в спину.

От запахов столовой закружилась голова.

За что они с ним так?

У стены выстроились стройным рядом раковины-солдатики в фарфоровых облачениях, блестели начищенными боками, эполетами из мыльниц. Взгляд цеплялся за них, голова даже думать не желала о… Слово скрипит на зубах, мелкими крупинками рассыпается на языке и липнет к нёбу. Еда.

— Давайте, парни, булки в зубы и побежали, у вас всего десять минут.

Антон вздрогнул. Директор все это время шёл за ними? Внешний мир под плотной пеленой страха побледнел, истончился. Размытые фигуры, улыбки, рты и пальцы, сжимающие ложки, окружили его. Чей-то встревоженный взгляд.

— Антон, ты чего?

Гулкий голос Позова отдавался в голове неприятным звоном.

— Ты какой-то тормознутый, — заметил Даня, жуя кусок хлеба, стянутый с чьей-то тарелки.