Часть 2 (1/2)
Такемичи с долей отрешённости и недовольства осмотрел этих... Он даже не знает, как их назвать. Этих поганцев, которым не сидится на месте, и нужно обязательно вычудить что-то опасное...
Нет, Ханагаки понимает, что у них там была проблема детства, убийство и всё такое, но, мать их за ногу... почему они решили разбираться со всем этим именно тогда, когда Такемичи надо въёбывать по полной, чтобы раскрыть Кисаки?! Почему?...
– Пожалуй, я бы посоветовал вам серьёзно поговорить с Майки и остальными, – сказал Ханагаки, смотря на них пристально.
Казутора и Баджи, непривычно тихие в данный момент, одновременно поёжились от взгляда голубых, проницательных глаз.
Ханемия повинно молчал, уставившись в одну точку и летая в своих тяжёлых мыслях.
А вот Кейске хотел было огрызнуться, но вовремя заткнулся. Вина прекрасно придавливала весь непокорный темперамент парня.
После битвы с Вальхаллой, где Такемичи, психанув от грёбаного цирка, оттолкнул Баджи, позволяя ножу Казуторы пройтись лезвием по его боку, было решено заканчивать этот балаган и расходиться.
Доракен увёл Майки, дабы тот пришёл в себя из своего жуткого состояния. Казалось, он готов убивать всех вокруг, когда увидел кровь на теле Такемичи. Ханма под горячую руку попал... Получил от Манджиро и отключился прямо там, на автомобильной свалке.
Глубокий порез быстро зашили в больнице, но запретили вообще притрагиваться к ране и напрягаться.
Жил себе, жил... А теперь – получи, распишись и получай ножевые ранения одно за другим. Звучит, как реклама «бесплатных ножевых ударов без смс и регистрации»...
Честно говоря, когда Такемичи совершил свой первый прыжок во времени, он не думал, что здесь будет ТАКОЕ. Нет, он знал, что Доракена пырнут на фестивале... Но не должно же было это, блять, продолжаться!
Это, мать их, дети!
Какие ножи, какие арматуры и болторезы...
Ханагаки понимает, что у них кровь молодая бурлит, но вот последствия этих раздолбаев, кажется, не волнуют.
Нет, Такемичи и сам не пример для подражания, но... Был бы он их родителем...
Посмотрев на этих клоунят, Такемичи устало вздохнул.
– Ладно, не буду пилить вам мозги... – сказал парень, чувствуя огромное желание продолжить: «...в наличии которых я сомневаюсь, ибо нехуй быть такими отбитыми!». – Я вас не виню. Никто не винит, а если и винит, то забейте на это хер – жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на такое...
– Да что ты знаешь о жизни... – тихо проронил Казутора, всё ещё избегая слишком взрослого взгляда.
Ханемия неосознанно желал рассказать Такемичи всё, что его терзало много лет. Вскрыть все свои тёмные и болезненные, наполненные ненавистью, мысли.
Хотелось просто выговориться, именно этому странному парню – Ханагаки Такемичи. Хотелось плакать, нет, реветь и кричать, срывая голос.
И, почему-то, Казутора подсознанием чувствовал, что его выслушают.
Такемичи вызывал у Ханемии когнитивный диссонанс. Даже по слишком обычному виду Ханагаки было понятно, что этот человек не так прост. Эту нетипичность поведения Казутора заметил только сейчас, слушая, как Такемичи завуалированно отчитывает их с Баджи. Со стороны могло показаться, будто...
Да, блять, будто они провинившиеся пятилетки, которых ругает отец. Ругает с заботой, и это затронуло в душе Казуторы что-то чистое и невинное...
– Много, – резко ответил Такемичи, не сумев проконтролировать свой голос, в котором отобразились нотки закалки, печали и холодного спокойствия. И после опомнился, проморгавшись. – В общем, можете идти по домам...
И был резко перебит одновременным высказыванием:
– Мы останемся у тебя.
– Чт?... Так, стоп, не понял, – лицо у Ханагаки выражало всю суть его обалдевания, ибо так невозмутимо его ещё не ставили перед фактом.
Хотя, нет, ставили: когда Майки сказал, что Такемичи теперь его друг. Сано тоже не особо волновало мнение Такемичи...
Баджи и Казутора посмотрели на хозяина дома с таким видом, будто так и надо.
Казалось, им вообще по барабану, разрешат им или нет. Они всё равно останутся...
«Вот я в свои пятнадцать не был таким ахуевшим...» – подумал путешественник во времени.
На самом деле, Казутора вообще не желал появляться дома. Физиономии родителей было наблюдать неприятно, а после колонии и вовсе отвратно. Отец всегда его ненавидел, мать же просто перестала обращать на него внимание, и, думая, что Казутора не видит, смотрела на него с презрением. Они смотрели на него, будто на свою самую огромную ошибку в мире.
Будто имеют право смотреть на него так.
А здесь, в этом месте, было находиться слишком уютно, чтобы покидать его. Казутора чувствовал себя в безопасности, в столь редкой, что хотелось расплакаться.
Баджи, помимо того, что не хотел бросать Ханемию, был слишком заинтересован в Ханагаки. Первое впечатление о Такемичи, тогда, на битве с Мёбиусом, было: ебать, что за отброс?
Сейчас его поведение крайне отличалось от прошлого. Такой Такемичи внушал доверие.
Такому он бы доверил своё место в Тосве, если на битве с Вальхаллой всё кончилось бы его смертью...
Если бы кончилось его смертью...
– Подожди-ка, Ханагаки... – недоверчиво протянул Кейске. – А как ты узнал, что Казутора собирался меня пырнуть?
Ханемия вопросительно уставился на Такемичи.
– Я об этом никому не говорил, кстати, – отозвался Казутора.
Блондин прикрыл глаза, думая, как сейчас не хватает Чифую. Он, гад такой, поплёлся домой, как только завидел Баджи и Ханемию, идущих вместе к Ханагаки.
Мацуно ещё не совсем уверен в том, что не будет смотреть волком и скалиться на Казутору, который хотел убить его друга.
И его можно понять.
Но идея пришла сама собой.
– Я вижу будущее, чего непонятного? – хмыкнул Такемичи, ретируясь в сторону кухни.
Ханемия, скривившись, посмотрел на него, как на умалишенного.
– Ага, пизди больше, – закатил глаза Кейске, однако, направляясь за хозяином дома.
«Абракадабра, мать вашу» – усмехнулся Ханагаки, поражаясь своей способности выходить сухим из воды.
Хорошо, на удивление, у него получается вешать лапшу на уши этим детям. Гордиться этим или нет, Такемичи, пожалуй, думать не будет...
***
Четыре часа утра.
Во дворе довольно прохладно, но это Такемичи не волнует.
Он проснулся час назад из-за кошмара. Сейчас уже не помнит, что там происходило, но это неважно. Кошмар – есть кошмар.
Сначала тихо пошёл на кухню, не желая разбудить двух гостей.
Заварил себе кофе, не удосужившись добавить ни сахара, ни молока. Горькое и кислое всегда приводит в чувства.
А Ханагаки это сейчас и нужно.
Редко удавалось вот так побыть в тишине и спокойствии: то школа, то Тосва, то другие дела.
Вообще, Такемичи, кажется, начал понимать, что в юности был настоящим экстравертом. Он не мог находиться в одиночестве – его это тяготило. Четырнадцатилетний Такемичи всегда и везде за любой движ, что не всегда кончалось хорошо. Он был открытым и беззаботным подростком, который не видел настоящую жизнь без розовых очков.
Взрослый Такемичи – абсолютная противоположность своей юной версии.
Он знал, какими страшными и мерзкими могут быть люди.