3 (1/1)

3.Джин Маркхэм не хотелось ничего в этот вечер, кроме как сидеть двадцать минут кряду и наблюдать за пчелами. У неё не было нужды ни с кем разговаривать и встречаться, и она предпочла просто посидеть дома. Потом она поставила пластинку Пегги Ли и налила себе виски, хоть она и опаздывала, и на это совсем не было времени. В доме было тихо. Миссис Сандрингем ушла домой, где-то пару часов назад, к своим большим мальчикам и их невероятному аппетиту, так что теперь ничто не нарушало тишины и одиночества.Она остановилась в коридоре и замерла, прислушиваясь, ожидая, когда стихнут звуки — хлопанье двери, ее шаги по плиткам, стук сердца в пустоте, глухое эхо от брошенной сумки. Тишина сгустилась вокруг ее плеч, теплая и собственническая, и она положила на нее руку, как на кошку, которая здесь поселилась, а затем Джин поднялась по лестнице в свою спальню.Прошло пять лет с тех пор, как Джин, неожиданно для самой себя, овладела этим домом, хоть он и не до конца позволял ей спокойно здесь поселиться. Построенный в другое время и для других людей, с залом для завтраков и столовой, с колокольчиками для прислуги, с комнатами для горничных на чердаке, оклеенными выцветшими обоями, дом, казалось, все еще сопротивлялся ее жизни здесь. Джин занимала всего несколько комнат: спальню, кухню и гостиную. Хранила у себя книги отца, которые в шутку называла собственной маленькой библиотекой. Дом будто смеялся над ней и её одиночеством, подкалывая в уязвимые моменты вещами, оставленными в углах и в шкафах, особенно детскими вещами — марблом под ковриком у двери, крошечной машинкой, таинственно стоящей на полке в кладовой, резиновой уточкой в сквозящем шкафу — её пыльный резиновый зад оставлял линию на дне таза, когда Джин ополаскивала её. Похоже, Джин стоило бы спрятать все эти вещи. Они сбежали от неё в самый первый раз, когда она делала уборку в доме, а затем вдруг неожиданно появились, вышли в свет, будто по собственной воле, застигнув Джин врасплох.Самым странным, что можно было только найти в этом доме, был локон волос.Она читала в маленькой комнатке в задней части дома, куда падали последние лучи заходящего солнца. Комната была пуста, если не считать старого кресла, голых досок и пыльных цветов по углам, и двух выцветших прямоугольников на оклеенных обоями стенах — крошечных розовых бутонов в зеленом узоре — где, должно быть, когда-то висели две картины.Кошка некоторое время сидела у нее на коленях, устраиваясь так, как это обычно делают кошки, чтобы как можно больше солнца попадало на шерсть. Она лежала до тех пор, пока Джин не стало слишком жарко, и она не подняла ее с колен. Позже она вернулась к чтению, но какое-то странное движение привлекло ее внимание, и, подняв глаза, она увидела кошку в другом конце комнаты, сидящую на своих пушистых задних лапах и рассекающую лапой воздух, как будто одновременно играющую и чем-то раздраженную. Что-то зацепилось за ее коготь, и, опустившись перед ней на колени, Джин увидела красную ткань, зацепившуюся за лапу. Крепко держа кошку, она отцепила от неё бантик из пыльной ленты с серебряной нитью и завязала в него прядь тонких светлых волос.Возможно, прядь волос и лента застряли между половицами. Возможно, так оно и было. Но все же этот кусочек другой жизни нервировал ее, как будто Джин подглядывала за незнакомцами, жившими здесь до нее. Как будто она увидела что-то, чего не должна была видеть.Был вечер пятницы, и Джин чувствовала себя уставшей. Её шея болела. Она выгнула лопатки назад и размяла шею, покрутив головой, надеясь на некоторое облегчение. Она подумала, что было бы неплохо принять ванну, но ее пригласили на ужин в восемь, так что ванна подождет.Возможно, из-за того, что Джин так часто смотрела на тела других людей, ее собственное тело её не особенно интересовало. Но сегодня вечером, сняв с себя свою рабочую одежду, она разделась полностью, бросила белье на ковер и стояла обнажённая перед зеркалом шкафа с одеждой. Она внимательно себя осмотрела.— Слишком высока, чтобы легко найти мужа, — сказала она вслух, опечаленно опустив уголки губ. Выражение лица, значение которого даже те, кто хорошо ее знал, с трудом понимали. Эти слова имели статус старой истины, как и многое другое в ее семье: ее бабушка умерла, не попрощавшись с дочерью; ее мать вышла замуж за человека ниже ее; они предпочли бы, чтобы Джин родилась красивой, а не умной.Проехав на велосипеде небольшое расстояние, она бродила среди деревьев, раскинувшихся высоко над дорогой, пытаясь понять своё настроение. Их листья шуршали у нее под ногами, хрупкие и мягкие. Сквозь ветви деревьев было видно ясное, темнеющее небо. Успокаивание мыслей таким образом — старый трюк, которому её научил Джим, рассказав об одном русском, который не мог перестать запоминать всякие вещи и превратил это в своё ремесло. Он запоминал списки слов и прокручивал их в своей голове, пока гулял вдоль улиц родного города. Прокручивал до тех пор, пока его голова не наполнялась настолько, что ему приходилось делать ровно тоже самое, чтобы всё забыть.Поэтому Джин, направляясь к месту, где будет ужинать, гуляла вдоль дороги, рассматривая деревья, и успокаивая таким образом все свои мысли. И к тому времени, когда она добралась до двенадцатого вяза, ей удалось очиститься.Как обычно, ужин с Джимом и Сарой Марстон был близок к семейному торжеству. Джим открыл дверь Джин прежде, чем она коснулась ручки, и протянул ей стакан.— Теперь он не так хорош; ждал тебя так долго, что лед растаял.Джин сняла пальто и обменяла свою сумку на стакан.— Ты же знаешь, что в мой виски не надо класть лед, — сказала она.— Ты, наверное, на ночь не останешься?Она сделала большой глоток.— Нет, но кто знает. — Она кивнула в сторону лестницы: — Они уже?..— Ждали тебя. Пойди и уложи их.— Я бы и сама не прочь вздремнуть. — Она послала ему воздушный поцелуй и поднялась по лестнице.В детской пахло чем-то сладким и теплым. Дети источали этот запах, уже почти засыпая.— Начну оттуда, где мы остановились в прошлый раз, — сказала она и взяла книгу с полки. — Помните, в их пещере живут Дикий мужчина и Дикая женщина, и Дикая собака пошла к ним из-за восхитительного запаха баранины. Вы оба слушаете?Девочки закивали головами в подушки, и Джин начала читать:— ?…Дикий конь топнул ногой и сказал: ?Пойду посмотрю и скажу, почему Дикий Пес не вернулся. Кошка, пойдешь со мной?. ?Нэнни! — сказал Кошка. — Я кошка, которая гуляет сама по себе, и все места для меня одинаковы. Я не пойду!? Но, все же, она тихо, очень тихо последовала за диким конем и спряталась так, чтобы все услышать?.Она читала до тех пор, пока кошка не ушла далеко-далеко, а потом, еще раз поцеловав каждую спящую девочку, остановилась, положила книгу обратно на полку и выключила свет.— Спите крепко, — сказала она.Джим смотрел, как Джин рассказывает им что-то, в то время как они уже крепко спали. Она говорила с ними, но, по правде, обращалась только к Джиму. Он не торопился, пока она говорила, наблюдая за ней, оценивая ее состояние. Он увидел, что она переоделась к вечеру. Джин носила строгие классические костюмы для врачевания, но сейчас на ней было летнее платье, о котором Сара, вероятно, скажет ему позже, что оно вышло из моды несколько лет назад. На ней были серьги, оставленные бабушкой, а кудрявые волосы удлинились так, что ей не раз приходилось убирать их с глаз.Он наблюдал за тем, как она расправила плечи и закрыла лицо руками. Он заметил, как она приложила пальцы к шее и потерла ее. Ее жесты были ему также знакомы, как жесты его собственных детей. Он погладил пальцами бокал, гладкий и прохладный. Джин рассказала, как Эмма уткнулась носом в подушку и притворилась дикой лошадью, а ее мягкие волосы превратились вдруг в длинную гриву, и он засмеялся и увидел, что теперь, когда Джин улыбнулась, морщинки вокруг ее глаз стали сильнее. Раньше он их не замечал.— Мы будем ужинать? — Сара, наморщив лоб, деловито несла еду к столу.Он спросил Джин о пчелах, и она говорила во время еды, ее речь и еда постоянно друг друга перебивали.— Королевы ушли из роя, и почти все гребни покрыты. До весны делать нечего. На следующей неделе, или около того, я сделаю креозот для ульев и заткну несколько дырочек, чтобы держать их подальше от холода.— Притормози! Ты тараторишь, — сказал Джим. — Не правда ли она тараторит, дорогая?— Ты постоянно это говоришь, — ответила Сара.— Не говорю, — сказал Джим. — Говорю?Женщины обменялись взглядами, и Джим наклонился к жене, положив ладонь на её затылок — жест, настолько привычный для него, что он не замечал, когда это делал.— Не говорю, — повторил он, поглаживая жену по голове.Сара прижалась головой к его руке.— Говоришь, любовь моя. Говоришь с нашего первого свидания.Джин рассмеялась:— Тогда я точно была третьей лишней. Только твоя мать могла заставить меня пойти на это.— Какое первое свидание?— Мы ели мороженое на пляже. Наверное, Джин опять говорила о медицине. Ты достал часы. Засек темп её речи.Джим поднял руки.— Моя старая подруга и жена. Какие у меня шансы?Они знали запах старой ревности, знал каждый из них за столом. Их истории были как заклинания, чтобы удержать это на расстоянии.Джин очень жалела, что не вышла замуж за Джима. Но когда много лет назад он собственнически положил руку на её голову, обхватил ее ладонями, запустил пальцы в ее волосы, она почувствовала себя как в клетке, беспомощной, и дико, возможно, даже жестоко боролась с ним.Но даже сейчас, за ужином в его доме, когда его дети спали наверху, она не могла сдержать толику желания. Она приходила сюда не для этого человека, который был ее самым близким другом, но для жизни здесь, которую она могла только навещать.И все трое продолжали болтать, пережевывая жаркóе, пока теплоту вечера не прервал звонок в дверь.Это был сын Миссис Сандрингем. Мальчик покраснел от напряжения, и он говорил отрывисто, так что слова вылетали, как порывы ветра, гласные и согласные заглатывались внутри.— Робсону хуже… там…Миссис Сандрингем была экономкой и доверенным лицом доктора задолго до того, как Джин стала врачом и унаследовала дом. Она была приверженцем определенных этикетов. Юного Джона с малых лет учили, как доставлять эти послания, но дело было в том, что ему было сложно общаться с людьми. Все это Джин понимала, поэтому она поблагодарила его, взяла машину Джима и в ноябрьской темноте отправилась к умирающему.Прошло не больше получаса, прежде чем она вернулась. Джим оставил пудинг для нее, и он всё еще был теплым. Джин положила ложку в горячее яблоко.— Эти первые холодные ночи… Они забирают людей неожиданно.— Ты могла что-нибудь сделать?— На самом деле я была нужна его жене. Должна была сказать ей, что она ничего не может сделать. Что она не может спасти умирающего человека от смерти, даже со всей волей этого мира.— Это то, что ты сказала ей?— Конечно нет. Я дала мистеру Робсону укол морфия, сказала, что лимонный торт восхитителен. Он улыбнулся, когда я сказала, что за мной присматривают.— Действительно улыбнулся?— Потом мы с ней сидели, откинувшись на спинки стульев, и говорили о еде, об утрах, о том, на кого можно положиться, о дочерях, сестрах и тому подобном. Она составила список из тех, кто говорил ей, будто ее выпечка вернула их с порога смерти. Ее слуга не раз поднимался к нам наверх.Джим улыбнулся:— Потрясающе.Джин покачала головой.— Я так мало могу сделать. Облегчить на мгновение боль, как его, так и её. Вот и всё.— Ешь свой пудинг.— Но у него есть то, что ему нужно, — сказала Джин, держа в руке ложку с яблоком. — Ты знаешь. — И она сделала легкий жест свободной рукой, которым попыталась охватить весь этот плотный клубок мира, и тот, что она только что покинула — маленький дом, умирающего человека и его жену; ее торт и их гостиную; детей, внуков, родственников и друзей; список всех тех, кто был частью жизни этого человека, а теперь и его смерти.Она снова встала, так и не попробовав яблоко.— Я устала, Джим. Пожелай Саре спокойной ночи за меня. И приходи завтра на чай, если сможешь.