II. You're good enough (1/1)

Альма-младшая любит своего отца и желает ему счастья. Она не говорит об этом с мамой, мама вообще практически не упоминает бывшего мужа, а если и упоминает, то говорит о нём с такой безразличной холодностью, что Альме становится стыдно за свои тёплые чувства к отцу, поэтому она никому не рассказывает о том, что у папы теперь есть подружка, которая по возрасту ближе скорее к самой Альме, чем к папе. Даже сестре она ничего не рассказывает. С тех пор как в семье появился третий ребёнок, вместо того, чтобы сблизиться, сёстры отдалились. Альма чувствует себя чужой, и ей было спокойно только в компании молчаливого отца, но теперь ей кажется, что между ними тоже появляется преграда, имя которой Кесси. Кесси не вызывает у Альмы неприязни, тем более ненависти. Кесси красива, добра и обходительна, у неё прекрасное чувство юмора, спокойный нрав, есть чувство собственного достоинства и огромное желание любить. Чисто по-человечески Альма рада за отца, но как дочь она ревнует и ничего не может с этим поделать. Кажется, он её понимает, понимает её чувства и предпринимает попытки подружить девушек единственным доступным ему способом: на воскресную встречу с Альмой он приглашает и Кесси. Они вдвоём подъезжают к дому Монро (Альма так и не смогла называть этот дом своим, а Монро — отцом) в белом отцовском пикапе. Равномерно серое небо делает темнее уютную зелень улицы, приглушает яркость цветов и оттенков роз на веранде и сирени перед домом. Альма болтает ногами, глядя на подъезжающий пикап, и её окатывает волна горького разочарования, когда на пассажирском сидении она видит силуэт Кесси, её аккуратный профиль и пышные волны золотистых волос. Альма с тяжёлым сердцем спрыгивает на пол, неторопливо подходит к машине, здоровается с папой, переводит взгляд на Кесси. Та улыбается широко и искренне. Её тёмные глаза светятся теплотой, и Альма здоровается и с Кесси, укоряя себя за невежливость, а её — за доброжелательность. Отец привозит их в свой любимый бар, заказывает Кесси вино, себе пива, а Альме бутылку колы, а потом оставляет девушек наедине, мол, выберет песню в автомате по душе, а они пусть пообщаются. Альма старается не смотреть на девушку напротив: рациональная приязнь в таком случае возьмёт верх над иррациональной ревностью. Она ковыряет стеклянное горлышко бутылки и чувствует на себе взгляд Кесси. Наконец звучит вопрос: — Что думаешь? Альма поднимает глаза, чувствуя себя оленёнком в свете фар. Кесси кивает в сторону её отца, склонившегося над музыкальным автоматом: — Захочет когда-нибудь твой папочка снова остепениться? — Не знаю. Может, он не из тех, кому подходит брак.Альма не видит, что по лицу Кесси тенью скользит разочарование.— Ты так думаешь? Или думаешь, что я ему не подхожу? Альма снова поднимает взгляд:— Ты вполне можешь сгодиться. Ей кажется, будто кто-то имитирует её голос и говорит это за неё. Кесси смотрит пристально, затем опускает взгляд — длинные пушистые ресницы из-за сероватой полутьмы бара кажутся ещё гуще — и с усмешкой отвечает:— Ты, может, говоришь и немного, зато без обиняков. — Прости. Я не хотела грубить.Альма говорит искренне, она действительно не хотела. Сидя здесь, напротив Кесси и без отца рядом, она чувствует себя неловко, будто её облачили в чёрную мантию, усадили в зале суда, вручили молоток и обязали вынести приговор по делу, о котором она ничего не знает и о котором ей никто ничего не говорит. Альма начинает понимать: дело не в ревности, а в чём-то другом. В чём? Разум помалкивает, сердце не откликается на немой призыв о помощи, сама Альма пока не может разобраться. Ей нравится чувствовать на себе взгляд Кесси, нравится Кесси сама по себе как человек, нравится тепло, идущее от неё, и не нравится, как это всё теряет всякое значение, когда рядом папа. Папа, кстати, подходит, говорит, что всё готово, играет выбранная им песня, но Кесси не даёт ему сесть: ?О нет, ты пока не садишься, ковбой? — и тянет его в ту часть бара, где медленно качаются в танце пары. Папа бросает неловкое: ?Прости, детка?. Альма провожает их взглядом и смотрит неотрывно, как Кесси встаёт перед её отцом, обвивает его шею рукам и прижимается к его груди. Кесси гладит его плечи, пока отец курит и выдувает дым в сторону, пытаясь не подпалить её густые волосы цвета мёда. Альма ловит себя на мысли, которая её смущает, и пытается отогнать её. Кесси бросает на Альму пристальный взгляд.Три следующих воскресенья проходят почти так же — в компании Кесси. Папа почти всегда оставляет девушек наедине хотя бы на пять минут. Они говорят чуть больше, Альма пытается отвечать на задаваемые вопросы сразу, смотреть в глаза собеседнице и не терять при этом нити размышлений, но ей это редко удаётся. Одно присутствие Кесси действует на Альму отупляюще и парализующе. Альма чувствует себя муравьишкой, утопающей в густом и липком, как смола, цветочном меду. Папа снова отлучается. Кесси не теряет времени:— Можно задать тебе вопрос?— Конечно...— Как ты думаешь, если бы мы с твоим папой не были вместе, мы с тобой могли бы стать подругами? Альма понимает, что в таком ключе прежде не думала, и её шокирует то, что она чувствует при этом: эйфорию. Какое-то дикое, неописуемое облегчение в сочетании с неимоверной радостью растекается по её сосудам и, видимо, румянцем приливает к щекам, потому что она чувствует, как щёки начинают пылать. Глаза Кесси блестят больше прежнего, Альме даже не нужно было отвечать: — Да. Думаю, да.Как-то вечером в августе в доме Монро раздаётся телефонный звонок. Мама занята, Монро на работе, Дженни даже не думает встать с кровати. Альма снимает трубку:— Алло? В трубке она улавливает тихий всхлип. — Мы с твоим папой больше не вместе.Полное вины и торжества облегчение лавиной накатывает на Альму. Она молчит следующие десять секунд. На том конце провода тоже молчат, но больше не всхлипывают. — Мне так жаль...— Я не знаю, что случилось, он просто куда-то пропал и не попытался объяснить своё поведение.Альме это чувство знакомо. Папа пропадает куда-то каждые август и ноябрь. Когда она спросила об этом маму, мама сказала: ?Он ездит на рыбалку с другом?. Это всё, чего удалось добиться. Альма смутно припоминает, что ещё в её детстве, когда они ещё жили в старом доме над прачечной, папа куда-то уезжал и мама плакала, зарывшись носом ей в плечо, поглаживая её по волосам. — Папа ездит на рыбалку два раза в год. Наверное, он забыл тебя предупредить.Очередной всхлип, на сей раз обиженный.— Да, наверное, забыл. Прости, пожалуйста, что звоню и это тебе рассказываю, я просто...Кесси плачет на том конце провода, а Альма на этом чувствует жгучий стыд за своё равнодушие, за бессердечность. Она не знает, что сказать. Она-то привыкла к папиным отъездам и его замкнутости и даже на секунду не могла себе представить, что кого-то привычные ей манеры её отца могут глубоко ранить. И снова, будто кто-то другой заговорил её голосом, Альма сказала: — Если хочешь, мы можем встретиться и поговорить. — Я не хочу тебя утруждать. — Мне это ничего не стоит, правда, я... Извини, я не знаю, что сказать. — Всё в порядке, это не твоя вина. Если хочешь, приходи. Тебе вино можно? — Мне только-только 18 исполнилось. — Ах, чёрт! — Кесси смеётся слегка измученно, но вполне искренне. — Незадача. Придумаем что-нибудь. Она называет адрес и кладёт трубку. Они живут не так далеко друг от друга, всего каких-то полторы мили пешком, и вечер такой тёплый. На вопрос матери, куда она собралась, Альма отвечает: ?К папе?. Она знает, что после этого мама скорее в окно выпрыгнет, чем задаст ещё хоть один вопрос и услышит хоть слово об отце.У Кесси дом небольшой, но уютный. Беззвучно работает телевизор, горят торшеры, по углам растения в горшках. Пахнет влажной землёй и духами. Кесси, кажется, стала ещё красивее, чем была, несмотря на растрёпанную укладку, покрасневшие глаза и пересохшие губы. Улыбается она всё так же тепло и искренне, когда открывает дверь и видит на пороге Альму. Альма не может не улыбнуться в ответ. Девушки садятся на диван, Кесси предлагает колу или сок. Альма просит бокал вина. Кесси сначала качает головой, но потом соглашается. В тишине, сотканной из жужжания телевизора и далёкого шуршания шин по асфальту, они попивают вино. Кесси к напитку привычна, а вот Альме оно кажется ужасно кислым, и она через силу выпивает половину бокала, а после ставит его на стол и больше не притрагивается. Кесси начинает говорить. Она говорит об отце Альмы так, что Альма не узнаёт этого человека и не понимает его мотивов и поступков. Ей кажется, что этот человек поступил низко, а вот её отец никогда бы так не... Но это он и был. Она лихорадочно соображает, что ответить, как утешить Кесси (в поисках ответа Альма изучает её лицо, гладкую чистую кожу, слипшиеся от соли слёз ресницы, опухшие веки, пересохшие полные губы и потемневшее золото волос), но той, кажется, не нужно ничего слышать, только говорить, говорить, говорить, будто выпуская плохую кровь, дать ей выйти, чтобы внутри не осталось ничего грязного и болезнетворного. Кесси говорит долго, а когда заканчивает, просит прощения за всё, что сказала, в том числе за нелестные слова в адрес отца Альмы, ведь он хороший человек, она понимает, просто не сложилось. Альма накрывает руку Кесси своей и стискивает её в знак поддержки. Ей нравится такое прикосновение к коже, нравится тепло чужого тела. Кесси поднимается, тянет Альму за собой и обнимает её. Они стоят в пустом доме, в гулкой тишине и без того тихого Ривертона, и обнимаются крепко, как старые подруги, как сёстры. Кесси говорит, что чудовищно устала, а уже так поздно, она не может отпустить Альму одну. Она предлагает остаться у неё, говорит, что постелет Альме на диване, а с утра приготовит завтрак. Альма соглашается. Теперь, когда отцовская тень не плывёт за фигурой Кесси, Альма чувствует колоссальное облегчение и что-то ещё. В темноте комнаты Альма лежит и глядит в потолок, на котором изредка мелькают отсветы фар проезжающих пикапов. Сна ни в одном глазу. Впервые за долгие годы ей кажется, что она занимает своё место. Здесь, в чужой гостиной, на диване у девушки, которая встречалась с её отцом? Которая спала с её отцом? От этой мысли лицо Альмы вспыхивает, а пальцы сами собой сжимаются в кулаки. В этот момент она понимает, кого ревновала на самом деле. Она встаёт с дивана и на ощупь пробирается к спальне Кесси, прислушивается, пытаясь по дыханию понять, спит та или нет. Не слышно. Альма тихо стучит. Ответ раздаётся моментально: ?Входи?. Альма входит, притворяет за собой дверь. Кесси сидит на кровати в темноте и смотрит на Альму. Смотрит пристально, так, как только она может. Никто прежде так на неё не смотрел. Альма стоит перед Кесси в майке и пижамных штанах и не знает, что сказать или сделать. Наконец, собрав по крупицам всё своё мужество, говорит:— Я кое-что поняла.Кесси не отводит взгляд и ждёт продолжения. — Я поняла, почему ты спрашивала, сможем ли мы быть подругами, если вы с папой не... Она не знает, как это лучше сформулировать, но Кесси её понимает. Она поднимается, подходит к Альме и обнимает её. Обнимает не так, как прежде. На этот раз объятие медленное, более осторожное, и руки её ложатся на талию, а дыхание щекочет шею, а может, это губы задевают кожу, и Альма вздрагивает, покрывается мурашками и чувствует то, что, должно быть, чувствует девушка в объятиях парня, только на месте Кесси она не хочет представлять никакого парня. Альма обвивает талию Кесси в ответ, вдыхает цветочный запах её волос, чувствует, как их грудные клетки соприкасаются, и из-за этого что-то ещё, что-то глубокое, диковинное и приятное...Кесси целует Альму только в щёку, потом гладит по волосам и целует ещё раз, но уже в кончик носа. От слёз не осталось ни следа, её глаза такие же чистые и ясные, какими были прежде. — Пора спать, — говорит Кесси.— Мне не спится.— Это там тебе не спалось. А здесь, думаю, будешь спать как младенец. Кесси улыбается, и Альма тихо смеётся. Они ложатся вместе. Альма обнимает Кесси поперёк талии, прижимается к девушке, кладёт голову ей на грудь. Пальцы Кесси лениво и нежно играют с прядями её волос. Альма засыпает, в последние мгновения бодрствования успевая подумать, что отныне всё будет иначе, и ничто не радует её больше, чем это простое осознание.